Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Бриу бросил автоматическую ручку на лежавшую перед ним раскрытую папку и нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Супрефект, словно пробудившись от сна, любезно улыбнулся.

— Господин профессор, может быть, вы все-таки скажете нам, как вы представляете себе эти похороны?

— Они должны быть возможно более скромными, господин супрефект. Гроб понесут на плечах, а за ним двинется процессия. В субботу в Сарразаке соберется две-три тысячи человек, а то и больше — словом, народу будет много: ученики Тастэ, его друзья, товарищи по оружию, ибо этот человек всю жизнь сражался… И я не вижу ничего неудобного, если вы, господин аббат, будете среди этих людей. Ваша сутана — такое же рабочее платье, как и десятки других. Что же до памятника погибшим… Кош, ваши ученики знают «Песню рабочих сорок восьмого года»: «Возлюбим, возлюбим друг друга… и когда сможем… объединить наши силы…»

— Они учат ее каждый год. Это стало традицией с тех пор, как преподавал господин Тастэ.

— Пусть они споют ее перед памятником погибшим. А пока процессия будет идти по улицам, пусть играют траурный марш. Например, «Смерть Озе» — Тастэ больше всего любил этот марш. Придется только попросить трубачей из «Зари бейребиста» принять участие в шествии.

У Бриу вырвался торжествующий жест, словно он хотел сказать: «Вот видите! Я же говорил». Анри поднял руку:

— Знаю, господин мэр, руководители «Зари бейребиста» — коммунисты, и музыканты там неважные, но этот оркестр в двадцать четвертом году создал Тастэ. Что же до вас, то, если такое общество вас смущает, вам, видимо, надо отказаться от слова, а может быть, и от присутствия на похоронах. Над гробом Тастэ должен говорить его соратник, а не противник.

Бриу поднялся.

— Весь этот шум, который вы подняли вокруг покойника, просто омерзителен!

— Но покойник этот, господин мэр, и в могиле ведет борьбу. Тем, кто, по выражению капитана, умирают, как псы, еще долго приходится кусаться, в то время как прочие почивают себе в мире. Поверьте, для вас самое лучшее отказаться от надгробной речи. Этот совет диктуется осторожностью.

— Опять угроза! Господин супрефект, ни вы, ни я не вправе слушать, как оскорбляют власть, которую мы с вами представляем. Я считаю, что нам лучше удалиться.

— Дорогой мэр, мое положение несколько деликатнее вашего, а кроме того, я уверен, что профессор Лассег сказал, не подумав. Но, так или иначе, я нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Я должен присутствовать на этих похоронах и произнести там речь. Возможно, вы не в такой мере обязаны это делать.

Бриу вышел, хлопнув дверью. Как громом пораженные, капитан и аббат даже не шелохнулись.

— Ну-с, — сказал супрефект, — давайте все-таки обсудим эту церемонию…

Только после полудня Мамби и Анри выбрались навестить Теодора. Две посетительницы сидели по обе стороны его постели, — госпожа Кош и Катрин Лаказ.

— Ну, дорогой мой Теодор, вы настоящий сердцеед. Все сарразакские дамы принимают в вас участие! Начиная с моей жены, которая рвется за вами ухаживать, и кончая Лизой Эрнандес, которая мечтает готовить вам всякие яства… Да, да, сударыни, Лизой! Кто бы мог подумать, а?

— Никогда в жизни! — откликнулась госпожа Кош. — Но теперь, раз вы говорите…

Катрин уступила свой стул Мамби, и он уже беседовал с Теодором о греческом театре.

— Мне пора.

Она принялась собирать книги, разложенные на столике. Анри взглянул на них.

— История? Грамматика? Вы стали преподавать?

— Да, в пансионате святого Иосифа. Ведрин ведет латынь и греческий, а я замещаю его в пятом и шестом классах.

— II справляетесь?

— Делаю, что могу. Тяжело, но я помогаю.

— Вы считаете, что Ведрин заслуживает такого самопожертвования?

— Я делаю это не ради Ведрина. Я делаю то, что вы перестали делать. Надо же кому-то этим заниматься.

Она упорно избегала смотреть на него. Когда Катрин вышла, Анри снова сел рядом с госпожой Кош. Теодор повернул к нему голову.

— Бедный господин Тастэ! Ведь он спас мне жизнь.

— Да.

— Когда его хоронят?

— В субботу утром.

— Я не смогу присутствовать. Доктор не разрешает мне вставать до понедельника…

Он хотел еще что-то сказать, но не решался. Легкая краска, выступившая на щеках, выдавала его смущение.

— Мне хотелось бы попросить вас об одной услуге… Мне очень неудобно обращаться к вам… но если я попрошу кого-то другого, это будет лишено смысла.

— Говорите же!

— После похорон, в субботу, когда вы будете возвращаться с кладбища… не могли бы вы купить букетик цветов… скажем, белых лилий… в цветочном магазине, что у входа в церковь святого Жака… и положить его у ног богоматери, что над алтарем?.. Вас это не затруднит?