Фигль-Мигль - Долой стыд

Время идёт, ничего не происходит. Похищенный мною клочок бумаги оказался фрагментом воспоминаний о недавнем прошлом и меня не заинтересовал.

(Не спорю, мне было бы интересно прочесть ваши мемуары, товарищ майор: именно потому, что вы были не из тех, кто их пишет. Ни строчки, верно? Уж настолько-то я вас знаю.)

В недавнем прошлом ни для кого нет тайны. Мы не знаем подробностей, но общая картина ясна более чем; и не вызывает желания поминать Шекспира. В этих годах — уже десятилетиях — не нашлось места для просторного, рослого зла . Их зло — неприглядное, грязное, карликовое, и ломать голову над его загадками — если у него есть какие-то загадки — занятие сильно на любителя. Я помню, в каком возбуждении Герман говорил о смерти Андропова и обо всём, что она означала (Герман радовался); какую тайну он в этом прозревал. Я согласен, что тайны (ни в смерти Андропова, ни в нём самом) вовсе и не было, зато была атмосфера, позволявшая самому скромному воображению воспарить и понестись на чёрных крыльях над бескрайним простором, озаряемым вспышками неожиданного косого света. Всё было возможно. Всё пробуждало интерес. Не у одного Германа перехватывало дыхание.

Когда ждать надоело, я вышел в снег и метель. Мёртвое поле, дорога степная, вьюга тебя заметает ночная. (И я решаю, стоя на пустой и тёмной площади Тургенева, идти мне направо, к Фонтанке, или налево, к Новой Голландии.) Сколько снега в русских стихах, этой бледной мглы, белых равнин... в мутной месяца игре... вьюг и порош... вьюга воет, свеча темно горит, стесняясь, сердце ноет... ужас ночью, блеск днём... под голубыми небесами великолепными коврами... В других странах нет либо снега, либо поэзии. (Пусть это будет Новая Голландия.) Нет порождающего поэзию чувства, что даже посреди Петербурга ты в глухой зимней степи (где и замёрзнешь) и даже посреди глухой степи — в песне. В заколдованном ...стояла и стыла в своём заколдованном сне... в чём-то заколдованном.

Я пошёл потихоньку, сопровождаемый ветром. (То и дело он забегал вперёд, разворачивался и бросал снег мне в лицо.) Свет от витрин и реклам, немногих и неярких в нашей части, стекал мне под ноги. Снег, ветер, пустота улиц меня успокоили.

(Вот как-то раз таким же вечером, почти ночью, и по этим же почти улицам мы с тем молодым человеком шли и говорили о вас. Удивлены, товарищ майор? Удивляться надо тому, что это был случай из ряда вон — как правило, мы не мыли вам кости, интересно мне и самому, по какой причине. Не в нашем кругу можно было научиться лояльности, понимаемой как умение — и потребность! — придержать язык.

Я сказал — зачем-то решил его предостеречь, когда уже поздно было беспокоиться, — что вы, товарищ майор, человек лукавый, не говоря уже о том, что на задании, и мы вам не друзья, а предметы разработки. Ответом была не в меру гневная отповедь, заставившая меня подозревать, что вы двое скрывали от меня больше, чем я догадывался. Глупо, глупо — но ведь царапнуло по сердцу. Через тридцать лет я уже могу, поднакопив сил, произнести тяжёлое слово «зависть», но моё чувство не было, уверяю вас, завистью. Досада — возможно; какие-то вариации тоски-печали из-за собственной ненужности — безусловно; и сразу после — облегчение при мысли, что и на этот раз обошлось без меня.

А откуда вам знать, что я бы отказался? Я бы пошёл на многое, поставленный перед выбором, и если бы понимал значение этого выбора. Я бы уберёг! Не позволил! Зачем, зачем вы втянули его в свои игры? Неужели не было видно, что если и стоит кого-то поберечь, так это его, драгоценного и редкого человека, растраченного, спасибо вам, как расходная мелочь, как всегда растрачивались в России драгоценные и редкие люди.

Теперь вы скажете, что я перекладываю на вас (и национальный характер заодно) собственную вину. Скажете, что русская интеллигенция тем и славна, что с колыбели отказывалась (и никто её не учил) искать виноватого в зеркале, а если вдруг находила, как в случае с народниками и толстовством, это было кривое зеркало, взамен настоящей отображавшее придуманную вину, и конечным бенефициаром всех бед всё равно оказывалось правительство. Говорите, что считаете нужным: я не в том положении, чтобы оправдываться. Вы привели того молодого человека к смерти; я ему ничем не помог; но я был слеп, а вы понимали, что делаете.)

Полночь, метель. Хулиганы сидели по домам, а машины ехали осторожно, но я и не надеялся, что меня убьют по дороге. Редко когда и кого убивают вовремя.