Елена Посвятовская - Жила Лиса в избушке

Ушла, когда Олег стал варить амфетамин, сам подсел на свой товар, ни спать, ни есть уже не мог. В этом состоянии ему все время нужно было что-то делать. Целыми днями шил идеальную сумку. Запомнила его спину за швейной машинкой, он насвистывал, весь пол был усыпан обрезками ткани, карманами, молниями. Тихо закрыла дверь.

Ждала, что примчится, истерзанный, родной, будет тащить обратно, руки крутить, заплачут оба притихшими домой в такси, — страшилась и желала этого. Но он тогда исчез из города, а Аля чуть не умерла от тоски. Все эти годы никто о нем ничего не слышал, никаких аккаунтов в сетях. Она думала самое плохое и ничего уже при этом не испытывала. Год назад знакомая рассказала, что Елагин в Москве, женат и благополучен и — да, хорош собой. Аля вдруг разволновалась, каждый день теперь его вспоминала, удивляясь, что там, между ребрами, в обновленном розовом внутри, все еще ходят осколки прошлых обид или чувств, не знала чего.

Вчера она почему-то Олегу, а не мужу, протянула шампанское, чтобы открыл, — сидр не захотел никто. Со смехом ударила его по руке, когда пытался взять с подноса ломтик ветчины: жди, пока все сядут. Как-то глупо ударила: почему нужно ждать, пока все сядут? Олег покачал головой, хорошо усмехнулся: ничего не меняется.

— Вы так дружили? — Нина переводит взгляд с Олега на Алю.

— Мы дружили? — Аля весело повернулась к нему.

Говорила без остановки. Опомнилась, когда Павел удивленно перебил ее:

— Что такое лайтовый?

— Ну, надо полагать, от английского light , — невинно таращится Аля, внезапно осознав, что весь ее рассказ пересыпан сленгом: “ништяк”, “трэш”, вот это вот все.

И когда Олег предложил еще шампанского, Аля задорно откликнулась:

— Йеп.

В жизни так не разговаривала. Вышла подрезать сыра. Из кухонного окна перепляс серебристых крыш — там, куда взгляд; дома на 13-й и 12-й пониже, и Аля часто ловит в них закатное солнце. Вот и сейчас, вот и сейчас. Рассыпала закуски по тонкому блюду, сверху мамину кудрявую петрушку с дачи, успокаивалась.

По пути в гостиную задрала подбородок в черном зеркале прихожей, а взгляд пусть приветливый, но с холодком: не мельтешить больше.

Это точно был он, три дня назад в окнах напротив. Как странно, что этот вечный мальчик, смешливый, живой, состоял точно из камня, выглядел как угроза.

В гостиной Нина, склонившись над кукурузной лепешкой, набивала ее начинкой. Длинная челка волной слетела вниз. Олег вернул ей прядь за ухо с такой машинальной нежностью, что весь Алин светский шик прахом. Она была готова ко многому, даже к его смерти, но только не к тому, что он нежен с другой.

Вдруг поняла, что давно забыла, как это — сжалось сердце. Вот именно эта боль — из прошлой жизни с ним. Оно не само, а как будто чья-то холодная лапа сжимает. Один или два раза, никогда не посчитать.

Нина приподняла над тарелкой тяжеленький такос, оглядывает его со всех сторон: ну вот как это есть? Из такоса прозрачный мясной сок, кап-кап. Поднырнула под край лепешки, хрустнула ею, вытаращив глаза, — соус чили, как кровь, заструился по тонким пальцам.

— Хелп, — завопила.

Над Нининой верхней губой блестящая полоска жира — нет, не портит ее. Теперь уже оба бросаются с салфетками с двух сторон. Как вышло, что давний враг проник к Але прямо в гостиную и унижает, снова унижает ее? Высокий вентилятор стрекотал по сторонам. В складке живота болотце. Пока все занимались Ниной, потянулась за бокалом, чтобы не увидели ее дрожащих рук.

— Так, может, по маленькой? — Павел схлопнул ладони. Кивнул на шампанское: — Ну несерьезно же.

От Али не укрылось, как вскинулся Олег при этих словах, как старательно избегает Нининых распахнувшихся глаз. Значит, остались здесь вопросы, не все так идеально, как ей подсовывают.

— Односолодовый, Шотландия, у? Или текила? Под такосы-то...

Приехала сестра с ключами, и все отправились смотреть ремонт в новой квартире Елагиных. Аля бродила в потоках воздуха и света, среди каких-то остроумных затей: зеленая травка в цинковых ведерках, в ванной столешницы деревянные, цельные, ничего высокого, темного, громоздкого, — брела по серым доскам, по пшеничным коврам и чувствовала себя потерянной. Какой-то устаревшей со своими темными обоями, книжными шкафами красного дерева, в белой блузке с отложным воротничком.

Август Аля провела с детьми на океане, а вернувшись, пропала в окнах напротив. Сначала она вглядывалась в едва различимые силуэты: вот кто-то подошел к окну в гостиной, оперся локтями о подоконник, смотрит прямо на ее окна, а может быть, просто вниз на улицу, или читает? Можно пришивать пуговицу у окна или маникюр делать, чтобы света побольше. Вечером зажигались лампы, и пока окна не занавешивали, подробностей противоположной жизни становилось больше, детали резче, светлые тени превращались в людей, терзали Алино сердце. Потом она купила по интернету театральный бинокль и прятала его в столовом комоде среди салфеток и скатертей, чтобы не нашли дети. Кроме всего остального он увеличил еще и Алину сердечную досаду: раньше, когда неясные фигуры в окнах размахивали руками, сталкивались, боролись, можно было предположить дурное. Но бинокль безжалостно уточнил, что там всего лишь дурачились, дрались диванными подушками, а позавчера танцевали.