Елена Посвятовская - Жила Лиса в избушке

Вскоре уже почти бежал, согревался от этого бега.

Але не спится. Можно сбежать от мужа на диван в гостиную, но в спальне шторы плотнее и вентилятор. Извертелась вконец под его сухой треск. Вдруг вспомнила, что в холодильнике есть ледяное белое. Глаза сразу распахнулись: и кругляк камамбера там в деревянной коробке. Квартира на две стороны, и жемчужный свет невской ночи дрожал повсюду, пронизывая ее насквозь. Ни ветерка. В жару холодильник гудит громче обычного, внутри все цветное, яркое, холод струится навстречу, темный лак черешни, персики пахнут.

— Ну иди сюда, — смочив нож под горячей водой, чтобы сыр не прилипал, резала его по диаметрам на аккуратные клинышки.

Сверху джем облепиховый. Ела с закрытыми глазами, постанывая от удовольствия; вино из горлышка. Задрав ноги на стол, Аля прислонила запотелую бутылку к щекам поочередно, потом прокатила ее по горячей груди — холодненькая какая. Качала головой, усмехаясь: вот кто еще додумается до вина с сыром посреди ночи? Любовалась своими блестящими икрами — тянула носочки в серый воздух.

— Зачем в Питере кон-ди-ци-о-нер? — снова отхлебнув, передразнила мужа.

Сон в клочья. Голая Аля на цыпочках протанцевала с бутылкой к эркеру гостиной. Но тут же, охнув, спряталась за портьеру — в окнах, что напротив, на 15-й линии, праздничный свет. Пять полукруглых высоченных окон, модерн, под ними на фасаде блеклые лавровые веночки. У одного из окон невесомый кованый балкончик прямо на крыше нижнего эркера. В этой квартире сначала целый год шел ремонт, и она распускала жалюзи от настырных глаз рабочих. Потом три месяца — чистое сияние темных стекол, поджидавших вместе с Алей неведомых хозяев. Может, конечно, они и приходили с рабочими, но Аля не видела.

— Ну-ка, ну-ка, — завернувшись в портьеру, разглядывала светящиеся окна.

Из пяти горело только два. Толком ничего не видно: спинка дивана, пустые кремовые стены. Кроме люстры длинная загогулина модного торшера, потолочная подсветка. Этот розовато-яичный электрический свет так идет предрассветным сумеркам, по нему соскучились за длинную белую ночь. Никого. Аля отпустила портьеру, готовая закрыться ею при малейшем движении в окнах напротив. Забравшись с ногами на широкий подоконник эркера, с интересом всматривалась в темноту близкого сквера, откуда в форточку доносилась пьяная брань, взвизгивала девушка. Потом перевела взгляд на небо: где же ты, дождик? Еще глоток, длинный глоток, и Аля, скользнув с подоконника, потягивалась во все стекла эркера — светает, завтра буду спать-спать, счастье, что дети на даче, прощайте, загадочные окна, еще увидимся. Взгляд перестроился, выслеживая комара у лица, и потому внезапно выхватил в третьем темном окне силуэт мужчины. Неподвижный, он смотрел прямо на нее. Вздрогнув, отшатнулась вглубь гостиной.

В воскресенье Аля с мужем вернулись с дачи, а дома шаром покати, только такосы кукурузные. Вместе спустились в магазины — сто лет так не было.

— ...Ну, так вот, я вышла из метро — и вдруг затосковала по тебе. Ты в Сярьгах тогда дома строил. И вообще не должен был в тот вечер... Мобильных не было, жара, как сейчас, и я зашла в серый универсам за холодным пивом. Я бродила там среди полок и думала: а вот теперь-то что нам мешает пожениться? Вот прямо пожениться. И не знаю почему, я купила две “Балтики”-девятки вместо одной. Ты помнишь, было такое пиво?

— Почему — было? Оно есть.

— Есть, да? Не важно. Две вместо одной.

— Ты пьяница потому что!

— И я стояла на кассе и мучилась: ну почему не пожениться теперь-то... и без тебя тоска, а бутылки мокрые ледяные жгли мне руки. Я повернула голову, а ты на соседней кассе. Платишь за такие же две девятки. Темное крепкое.

— Никогда оно не было темным! Крепкое — да. А темное — это портер. Ты путаешь.

— А потом мы целовались, а бутылки между нами постукивали, пробки врезались в руки, и холодно от них. А когда вышли на улицу, ты спросил: почему бы нам не пожениться? Ты помнишь? Мы переходили дорогу, и ты спросил.

— Почему вспомнила? — улыбнулся Павел.

Да из-за жары, конечно. Из-за пива, погромыхивающего сейчас в пакетах. Такой же вечер был тогда. Полдесятого, и наконец-то разлеглись длинные тени. Зной растаял, и вместо него голубая нега. У мальчиков футболки на голове домиком, от солнца, торсы загорелые блестят от пота, даром что центр; хотя Васька — центр? А в сквере валяются прямо на траве, и урна переполнилась обертками от мороженого.