Елена Посвятовская - Жила Лиса в избушке

— Ты кто? — строго спросила Вероничка у дочери.

Ее немного покачивало. Увидев на печке спичечный коробок, она достала из-за уха сигарету и сунула ее в рот, намереваясь закурить. Федорова прыгнула к ней, выхватила сигарету и закинула ее в раковину.

— Валите отсюда оба. Ну, если помочь не можете, так не мешайте хоть! — орала она, вырвав из рук Адика пустое блюдце.

Уходя, Вероничка бросила через плечо:

— Повезло тебе, что абортарий был два раза на проветривании, а потом уж лень было.

— Женя, а ты спрашивала, в кого у меня такое потрясающее чувство юмора?! — Федорова выбросила длинную руку вслед молодоженам.

Макс посторонился, пропуская их в дверях, потом с размаху плюхнул ведра на низкую крашеную лавочку:

— На сегодня я умер, ясно?

Вода из ведер плесканула на половицы, и вошедшая на кухню Лёля осудила сына: осторожнее, ты чего?

Перевела прозрачный взгляд на Женю и Федорову и проворковала:

— Девочки, я бы помогла вам. Но я сейчас в стадии отмены очень сильных антидепрессантов. Я просто не могу.

Улыбнулась легко, по-летнему.

Не бросать же Федорову посреди ада. Из кухни всех вытурили, разлили водку, закусили стоя. Федорова замогильным шепотом рассказала про мерзавца Петра, который спалился по классике: эсэмэс для какой-то курицы отправил жене родимой. Хуже всего, что там не секс, а нежности, влюбился, значит, горестно жевала Федорова краюшку со слезами. Вот год назад его бухгалтерша в перехваченном сообщении ностальгировала по тому, как он ее и так, и эдак, и через косяк. Так и прошло легко — поорали, поплакали, отрицал все, объяснил, что нимфоманка она, а в этот раз молчал, смотрел в сторону: неужели серьезно? Всхлипывая, Федорова бережно терла полотенцем темный экран телефона.

— Так, может, тебе все-таки сообщение было, — тоской затопило.

— Джек, я так и знала, что ты защищать его будешь! Он всегда для тебя самый лучший... Еще огурец свежий в оливье можно. Помельче, размером с горошек примерно.

Резали овощи, рыбу, язык, мыли кастрюли, сковороды в тазике, сливали воду, выносили, хлопотали, переговариваясь вполголоса. Федорова еще два раза наполняла стопки — сало ледяной стружкой на хлеб, горчичка сверху — отступали слезы.

— А кто она?

— Я знаю? — Федорова возмущенно таращила глаза. — Даже не знаю, из какой оперы. Может, экономистка новенькая у них в конторе. Чё-то с языка не сходила у него. Сюда еще зеленушки кинь.

Федорова вдруг замерла посреди кухни с горкой тарелок к груди:

— У меня такое чувство, что меня убили, — подняла глаза на Женю. — Пырнули ножом, а я все еще ползу по снегу, и вся моя требуха тянется за мной, кислород через раз, но ползу, а она тянется... и кровь вся кончилась.

Женя молча забрала у подруги тарелки и пошла в гостиную.

Федорова держалась, молодец. Держалась, когда Макс вдруг отодвинул тарелку с языком:

— Слушай, а ты не можешь его подогреть? Я просто не ем холодный, — он был доброжелателен и бледен.

Его депрессивная мать, наворачивая голубцы, с удовольствием пояснила Федоровой, что она часто покупает язык в кулинарии на углу, и в микроволновочку минуты на три — как без горячего-то? — привык мальчишка.

Федорова недолго разглядывала племянника, потом сказала спокойно:

— Значит, оторвет свой тощий зад и минуты три у микроволновки подежурит.

У Адика от радости затряслись щеки:

— Я же говорил, что брючки у тебя гомосячьи.

— При чем здесь? — взвился Макс.

Лёля отодвинула голубцы:

— Слушай ты, свинина толстозадая, он хипстер, а не гей! Понимаю, что тебе это одно и то же, но, может, все-таки поищешь у себя мозг по сусекам, постараешься запомнить?

— По су-се-кам, — теперь Вероничка зашлась в кашляющем смехе.

— Ка-а-аво? — Адик добывал горчицу для холодца из фарфоровой баночки. — Хипстер?

— Первый раз в жизни вижу девочку, которая любит селедку под шубой, — тихо сказала Тоня, ласково глядя, как Мара поглощает салат.

Та подняла к ней лицо и дурашливо закатила глаза — одни белки только. Тоня покачала головой.

— Хипстерами себя называют интеллигентные люмпены, чтобы как-то отличаться от неинтеллигентных, — Вероничка была в ударе.

— Бабушка, — Макс взвизгнул. — Как ты позволяешь чужому так унижать меня? И сама туда же. Тому, кто с тобой только ради жилплощади... все это прекрасно понимают. Ты думала о том, что должно было случиться с человеком, которому в сорок лет некуда идти? Ну то есть вообще некуда...