Елена Посвятовская - Жила Лиса в избушке

— Снимай мокрое, я притащу что-нибудь переодеться.

На веранде кремовые обои в незабудках, новые дощатые полы, на оконных переплетах один аккуратный слой краски — все отреставрировано с любовью, так на нее похоже. Потом расспросит обо всем. Нет, он не может снять рубашку от Ральфа Лорена, которую с таким трудом выбрал утром, кто он без Ральфа, улыбался Шагин. Весь его победный шик был под угрозой, случайность визита тоже: чертов ливень, чертова умница Марьяша — засекла машину на обочине, посчитала минуты. Но ничего-ничего, не все его планы сорвались. Ко всему этому смятению теперь примешивалось радостное открытие, что она — она все еще прекрасная Марьяша. И эта веранда, и ливень за окнами, запах сирени сквозь стены, горка белых пузатых чашек на хохломском подносе, жужжание здоровенной мухи, и вазочка с маковыми сушками, и то, что сейчас она сюда войдет, — все это так волновало его. Он и сам не знал, чего было больше в его мечтах повидаться с ней: благости прощений или тщеславия, — но теперь он легко потерял все это ради той беличьей кисточки чувственности, которая едва коснулась его. У Шагина кружилась голова. Он вдруг расхотел сатисфакции, ее слез и сожалений, он простил ее за этот миг, за этот ливень, за веранду. Улыбаясь, он разделся, обернул полотенце на бедрах, кидая далекие взгляды в мутноватое зеркало на полу, опертое о стену. Радовался, что еще не исчез дахабский загар, и в зал он, молодец, не ленится три раза в неделю — пресс какой-никакой.

Марьяша, уже без роликов, влетела на веранду с веселыми глазами, с тельняшкой, какие-то штаны через локоть.

— Шагин, — она закрыла ладонью рот. — У тебя пузо.

Тогда в отместку он вдруг увидел ее морщины, пусть лучики-морщины, но ведь есть, и много, злорадно разглядел, что стройное тело все же подернулось старческой рябью: ну вот локти, и шея, и жилистые руки. Но она заговорила, задвигалась, рассказывала ему что-то смеясь, и все это снова куда-то подевалось. Не отрывая больного взгляда, следил, как проступало давнее, невыносимое, в каждом ее жесте, взгляде. Не слышал ни слова, думая о том, что это превращение, эта гармония, минуту назад еще тайная, перед которой он до слез бессилен, в сто раз притягательнее, чем просто красота. Перед ним цвела прежняя Марьяша.

— Чье это? — грубовато спросил он, принимая тельняшку и штаны.

— Мужа, — просто сказала она и пошла к двери.

Обернулась на пороге:

— Да ты чего? Он не будет против. Он отличный! К тому же он только к вечеру подгребет.

Они пили чай, она говорила, расспрашивала, смеялась, а он сидел и думал: болван, болван, как же он сразу не заметил, что этот домик, этот сад вовсе не в Лисьем Носу, а где-то в воздухе, между небом и землей, покачиваются на волнах залива и счастья, эта веранда, хрустальные розетки с прошлогодним вареньем.

— Да как познакомились. На улице случайно, когда я еще в проектном работала.

Она говорила так, словно он и не знает ничего об этом проектном, словно не было его там никогда рядом с ней.

— В кино пошли, “Английский пациент”, помнишь, фильм такой был? Сразу втрескались оба, по самые ушки. Налить тебе еще? А через неделю он улетел в поле. Думала, с концами, переживала — нет, вернулся через три месяца, за мной вернулся. Я в тот же день заявление написала. Ты чего? — удивилась Марьяша на его корчащийся взгляд.

Она даже не помнила, его ужасная любовь не помнила, что они еще тогда встречались, он предлагал ей руку и сердце, или вовсе она забыла, что когда-то они были вместе.

Он вернулся из ванной, переодетый во все свое, влажный, жалкий, но теперь уже без разницы. Она подняла на него смеющиеся глаза:

— Шагин, у тебя будильник звонил! На фига ты ставишь будильник в это время? Чтобы не засиживаться?

Она смотрела из окна, как он идет по дорожке к воротам. Проходя мимо навеса, не выдержал и повернул голову посмотреть, какая у нее машина. Марьяша широко улыбнулась — Ша-а-а-а-а-а-агин, — нажала кнопку на пульте, открывая калитку. Удивленно замерла с белыми чашками в руках, услышав через минуту, как взвизгнули колеса на перекрестке.

Он запутался, выезжая из Лисьего Носа, и погнал в противоположном от города направлении. Свернул на дамбу к Кронштадту и втопил. Воля вольная — вода с двух сторон. Грязная чайка висела над коричневым заливом. “Как же мне теперь жить?” — думал Шагин.

В Кронштадте он развернулся и тихо поехал домой.

Остановился у лахтинской церквушки, чтобы купить у бабушек сирень для Арюны. Включив зажигание, он покачал головой: все же на каком говне люди ездят, вроде такая женщина — и “опель астра”, ни ума, ни фантазии, ей-богу. Ну и, конечно, без пластики тут не обошлось. Ну не выглядят так в шестьдесят.