Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Вот невезуха, сказала бумага. Взбучка завтра в раскладе.

Я не хочу, сказал Рыжебородый.

Давай-ка напрямик, сказала бумага. Дело не в том, чего хочешь ты. А в том, чего хочу я . Так?

Так, сказал Рыжебородый.

Так, сказала бумага. Взбучка завтра в раскладе. На этом пока все. Свяжусь с тобой позже.

Поздравляю, сказал Лазарет Сестре.

Почему ты со мной разговариваешь? – спросила та.

Мы никогда прежде не говорили.

Прежде мне это не приходило в голову, сказал Лазарет. А теперь пришло. Счастливая, счастливая, счастливая пара, э? Лишь больные достойны красоты или как?

Лишь те, кто в пижамах, завоевывают тех, кто в узких брючках, да? Я тебя в таких видел. Я подмечал, с жаром.

И без них тебя видел. Ой да-с. Лишь на склоне лет случается сорвать сочную юную сливку, хм-м? Хо хо, ха ха.

Кгхм-ф-ф. Тс-с-с-с. Да. Гм!

Смотри не надорвись, сказала Сестра.

И не подумаю, ответил Лазарет. Я цвету, я преуспеваю, я расту. Харф. Гурф. Рук-к-к. Ах!

Молодец, сказала Сестра. Должно быть, у тебя еще куча дел, тебя прямо-таки на части рвут. Не стану тебя задерживать.

Отнюдь, ответил Лазарет. Это я тебя содержу.

Здесь я зарабатываю себе на жизнь, в смысле, сказала Сестра.

Нет, сказал Лазарет. В смысле – я держу тебя, твою красоту, твою твердость, твою узкобрючность, твою пухлоту, всю тебя. Он тебя не получит. Не обсуждается. Ты встречалась с Подземкой?

Я была в Подземке, сказала Сестра.

Но не встречалась, заключил Лазарет. Есть разница. Однажды, быть может, ты встретишь Подземку. Пока же скажем, из чистого легкомыслия, что у меня имеется некая связь с Подземкой. В иные мгновения я, несомненно, стану утверждать иное. А в данный миг скажу так. Если б я велел тебе подумать об Эвридике, это была б интересная аллюзия, но слишком уж натянутая, ты не находишь.

Да, ответила Сестра.

Лазарет стал высок, отдален, громаден. Его викторианский потолок с подкосами взмыл, словно в соборе, серый свет вознесся недосягаемо.

Подумай об Эвридике, произнес Лазарет. Призови на память, произнес Лазарет, Эвридику.

Мир – мой, пел Кляйнцайт. Сестра меня любит, и мир – мой.

Вздор, сказал Лазарет. Твоего здесь ничего, приятель.

Даже ты сам не твой. Ты свой менее всего. Слушай.

Тантара, сказал дальний рог. Все ближе, милок. Бам!

Из А в В с фейерверками и шутихами. Ху-ху, окликнул черный косматый голос за сценой.

Видишь, о чем я? – спросил Лазарет.

Кайф был краток, сказал Кляйнцайт.

Грезя, Кляйнцайт оглянулся на А . Как же далеко! Так далеко, что возврата уже нет. Ему не хотелось прибывать в В слишком рано. Фактически вообще не хотелось прибытия в В . Он запнулся обо что-то, увидел, что это низ В . Так скоро! Он проснулся, когда койка Очага и толстяка приняла нового пассажира. То был старик, подключенный к такой сложной системе трубок, насосов, фильтров и конденсоров, что сам человек казался всего-навсего чем-то вроде соединительной гарнитуры, вспомогательной для той аппаратуры, в какой он был всего лишь звеном в циркуляции всякого, что подавалось по трубкам, качалось насосами, процеживалось фильтрами и конденсировалось. Вновь с монитором. Очень медленные вспыхи. На сей раз начну правильно, подумал Кляйнцайт. Не хочу терять еще одного. Подождал, пока не убедился, что аппаратура старика работает гладко, затем представился.

– Как поживаете? – сказал он. – Меня зовут Кляйнцайт.

Старик чуть повернул голову.

– Поживаю, – вымолвил он. – Шварцганг.

– Ничего серьезного, надеюсь, – сказал Кляйнцайт.

– Онтогенез, – произнес Шварцганг. – Никогда не знаешь. – Он был, видимо, слишком слаб для законченных фраз. Кляйнцайт заполнял пробелы сам.

– И впрямь никогда не знаешь, – согласился он.

– Бок… слишком скоро, – выдавил Шварцганг.

– А с другого бока можно узнать все слишком уж скоро, – вновь согласился Кляйнцайт. – О да, ха ха. Тут вы абсолютно правы.

– Дело, – произнес Шварцганг.

– Конечно, дело это нешуточное, – сказал Кляйнцайт. – Не надо понимать меня неверно. Иной раз стоит, знаете, посмеяться – или сойдешь с ума.

– И, – сказал Шварцганг.

– Посмеешься и сойдешь с ума, – сказал Кляйнцайт. – И опять вы правы. – Он налил себе стакан оранжада, подобрал утреннюю газету, углубился в фотографию Ванды Дойкинз, 17, победительницы конкурса «Мисс Гернси». «Как бы тяжело ни было идти, – цитировалась в газете Ванда, – я стараюсь никогда не терять упругости. Я всегда знала, что впереди у меня – кое-что крупное».