Катя Миллэй - Море спокойствия

– Ничего. Это я достал для тебя и положил сюда. Думал, ты захочешь с ним бегать.

Ох. Я тут же, не глядя, выключаю плеер и кладу обратно на место.

– Тебе не стоило. Мне он точно не нужен, но за заботу спасибо.

– Как так? Ты единственная, кто бегает без музыки. Разве тебе не скучно? – удивляется Джош. Вопрос, конечно, резонный, но нет, мне и правда не скучно. И не бывает никогда. Так что я не стану засовывать эти штуковины себе в уши, точно призыв напасть на меня. Я пожимаю плечами, отодвигаю плеер подальше и отворачиваюсь от стола.

– Нисколько. Слышала, у тебя с моей тетей состоялся милый разговор, – саркастично замечаю я, подходя к дивану. Скидываю ботинки и сажусь, подобрав под себя ноги.

– А я все думал, скажет ли она.

– Почему ты сам не сказал?

Джош пожимает плечами. Что-то мы оба слишком часто это делаем. Видимо, поэтому я и заговорила с ним. Просто плечи устали.

– И что она тебе сказала? – спрашивает он, устраиваясь рядом со мной.

– Сказала, что она не дура и мне не стоит так ее воспринимать.

– Значит, сейчас тебя здесь быть не должно?

– Нет, она не против. Просто попросила впредь сообщать ей, где я нахожусь. До тех пор пока я ей пишу, все нормально. – Все так и есть. Марго усадила меня и прочитала целую лекцию на этот счет. Попыталась всячески донести, что мое поведение – это проявление неуважения по отношению к ней и я должна понимать: если со мной что-нибудь случится, именно ей придется иметь дело с гневом моей матери – миниатюрной женщины, которая способна внушить страх даже неистовому воину. Но вместе с тем Марго, благослови ее Господь, не стала загонять меня в рамки бесконечными правилами и ультиматумами и правильно сделала, потому что я все равно не стала бы их соблюдать. Не потому, что желала выступить против нее или не хотела, чтобы мне говорили, как жить. А потому, что я не смогла бы отказаться от возможности приходить в этот гараж.

– Послушай, Эм, – сказала она, – я не наивная. И тоже была когда-то молодой. Мне тридцать два года, и у меня есть внушительный список историй, которыми я никогда не поделюсь со своей мамой. А будь Шарлотта моей матерью, этот список был бы еще длиннее, так что поверь мне, я тебя прекрасно понимаю. Но и ты меня пойми: я несу за тебя ответственность, а еще очень люблю. – В этом месте я, по-моему, поморщилась, но она, не обратив внимания, продолжала: – Скоро тебе исполнится восемнадцать, и я знаю, что запрещать тебе что-либо бесполезно, поэтому прошу из уважения ко мне все-таки сообщать, где и с кем ты проводишь время и чем занимаешься. Будешь ставить меня в известность – мы с тобой поладим. Нет – я без колебаний отправлю тебя обратно домой, к матери.

Помимо прочего она добавила, что считает меня умной девочкой, а умные девочки часто совершают глупости. Потом обняла и заверила, что я могу рассказывать ей обо всем и она меня никогда не осудит. Наверное, таким образом пыталась вывести меня на разговор о сексе.

Я обняла ее в ответ, потому что только так могла отблагодарить за то, что она не стала устраивать сцен и позволила мне видеться с Джошем. Она не собиралась препятствовать, как-то усложнять мне жизнь. И я невероятно этому рада, ибо сложностей мне и без того хватает.

Джош

– Как ты научился готовить? – Сегодня она болтает ногами, сидя на кухонной стойке, а не на верстаке. Теперь она все время ужинает у меня. Иногда помогает готовить. Иногда просто наблюдает. И без умолку говорит.

Я тянусь вверх и открываю шкафчик над холодильником, куда мама сложила все свои поваренные книги. Настя окидывает взглядом забитую до отказа полку. Сам я, если честно, пользуюсь всего несколькими из тех, что находятся впереди, но шкафчик довольно глубокий, и книги стоят в три ряда.

– Ты научился готовить по книгам? – Настя удивленно выгибает брови.

– А разве так поступает не большинство людей?

– Только не семнадцатилетние парни.

– Боюсь, многие семнадцатилетние парни вообще не учатся готовить.

На мое замечание она ничего не отвечает. Я сказал это не для того, чтобы вызвать замешательство, но она, похоже, смущена, потому что в кухне воцаряется молчание. Обычно такого рода тишину все стремятся заполнить, но безуспешно, поскольку усердно думают над тем, что сказать. И пока пытаются что-то придумать, молчание затягивается настолько, что уже никакие слова не могут снять неловкость. Все подходящие фразы растворяются в молчании, в то время как подыскиваются нужные слова.