Марина Аромштам - Белый верх – темный низ [litres]

«Необоснованно…»

Его дочь, 1933 года рождения, «в несовершеннолетнем возрасте лишилась попечения отца»…

«Согласно постановлению… признать… незаконно репрессированной».

Какие простые, понятные, спокойные слова…

«…Выпустили – и извинились…»

Теперь государство должно было погасить мамин долг – за счет причитающихся ей выплат в связи с ее новым «статусом».

Мама была так рада!

И я подумала…

«Мама, как хорошо , что дедушку посадили еще и в 1935 году!

Это лучшее из того, что он мог для тебя сделать»…

Оля Сенина, моя подруга, тоже носила на шее (на груди?) красный галстук. И слушала политинформации («Завтра всем прийти за 15 минут до первого урока! Политинформацию делает такой-то…»). И сидела (обычно рядом со мной) на собраниях пионерской дружины – «общих» и «перевыборных»: «На собрание идут все! В обязательном порядке!»

Меня (мою «букву Я») раздражал этот «обязательный порядок» – и чем дальше, тем больше. Я готова была бунтовать – чтобы «вернуть пионерии ее изначальный смысл» и взбудоражить всех этих «прозаседавшихся» (мама не раз цитировала это стихотворение В. Маяковского, она тоже очень критически относилась к собраниям; видимо, в них было много общего с очередями).

А Оля в ответ говорила, что мне бы пошла красная косынка – как у девушек на картинах Петрова-Водкина. И усмехалась, не очень понятно.

Оля была сделана как-то иначе, чем я, иначе устроена.

Вокруг нее плескались волны красной реальности, но она, как искусный пловец, умудрялась держать голову над водой.

Оля Сенина появилась у нас только в пятом классе. Появилась откуда-то из другого мира – из ГДР: там ее отчим служил офицером в советских войсках, стоявших на территории этой дружественной соцстраны, а мама была переводчицей и преподавательницей немецкого языка.

Кроме отчима у Оли еще был папа, микробиолог. Как объяснила мне Оля, микробиолог – это то же, что и генетик.

(«Генетик? – у моей мамы округлились глаза. – „В наше время“ генетику и кибернетику считали лженауками!..» – и у нее на лице появилось то выражение, которое возникало при слове «Сталин».)

Оля сразу стала моей лучшей подругой. На тех уроках, где нам разрешали рассаживаться самостоятельно, мы с ней сидели вместе. И домой мы ходили вместе.

В «эпоху Толика Мозглякова» она на обратном пути из школы облегчала мои страдания сочувствием и разговорами (хотя в школе, внутри «гонений», от нее было мало толку).

Собственно, разговоры и составляли суть отношений.

От Оли я узнавала самые невероятные и волнующие вещи. Взять хотя бы «то самое», что происходит между женщинами и мужчинами – какая невнятная и тревожная тема! Порно от Толика Мозглякова, анекдоты, намеки (я чувствовала, что оскорбительные) только усиливали мою тревогу. А Оля после очередной поездки к папе-микробиологу все объяснила на клеточном уровне. У женщины – яйцеклетка. У мужчины – сперматозоиды. Сперматозоиды хотят попасть в яйцеклетку. Если один из них достигает цели, клетки сливаются, а потом начинают делиться.

Для меня это был праздник истины! Это было так же понятно, как то, что после смерти у тебя на могиле вырастает цветочек. И какое-то время я жила совершенно счастливо – до наступления лета. Но в пионерском лагере из-за этой теории моя репутация знающего человека неожиданно пошатнулась. Когда я уверенно, не без надменности, заявила, что между женщинами и мужчинами происходят яйцеклетки и сперматозоиды, рыжая Наденька с соседней койки тут же сказала:

– Ты – дура? Моя сестра… между прочим, ей уже двадцать лет… недавно вышла замуж. И ничего такого у нее с мужем не было. Они легли друг на друга и е….

– Откуда ты знаешь? – я не могла скрыть ужаса.

– Видела!

– Видела?

– Да. А что? – Наденька ухмыльнулась. – Они дверь неплотно закрыли.

В новом учебном году мы с Олей уже не ограничивались обсуждением этой темы только на клеточном уровне. Теперь мы обсуждали ее на уровне литературном. В «круге нашего чтения» появились такие вещи, как «Анжелика» и «История Тома Джонса, найденыша». Том Джонс, говорилось в книге, делал «то самое» с разными героинями. В его мире жили страстные женщины. Они за него дрались, во время драки у них развязывались корсажи и из корсажей выскакивали груди. Выскочившие груди автор описывал с нескрываемым удовольствием, как какой-нибудь натюрморт. Читать эти сцены было ужасно стыдно. Я перечитывала их по три раза.