Марина Аромштам - Белый верх – темный низ [litres]

Мама пыталась научить меня играть в «камушки» – но безрезультатно. Это искусство требовало усиленной тренировки. И в одиночку я вряд ли смогла бы продолжить традицию. Разве только пошла бы в цирковое училище…

Кроме того, возникала проблема с камушками. Камушки лучше брать плоские, гладкие, обточенные водой. Таких камушков была уйма в белом песочке у Волги.

В Саратовской области, где мама жила во время эвакуации…

Забыла сказать кое-что важное про «секретики».

«Секретик» немыслим без «золотца». Добыть «золотце» – вот что представляло проблему!

Оно было только в шоколадных конфетах.

У нас дома такие конфеты появлялись только в связи с Новым годом, когда мы получали на разных «елках» «подарки» – наборы со сладостями.

А в обычное время – никаких шоколадных конфет. Слишком дорого и не входит в число полезных продуктов.

Но к шоколадным конфетам мама все-таки относилась с некоторым уважением, в отличие от леденцов или карамели.

Карамель, леденцы – это все вредно для зубов.

Из-за этих конфет мама в детстве испортила себе зубы.

Дедушка вечно давал ей конфеты. Пойдут они с ним гулять, мама попросит конфетку – и дедушка ей никогда не отказывает.

Дедушка был такой добрый, такой слабохарактерный…

А бабушка ругалась, что дедушкины конфеты перебивают маме аппетит…

Старые люди бывают ужасно наивны, особенно если у них было счастливое детство, а потом они всю жизнь работали во имя светлого будущего.

Маме был 71 год. И ей очень хотелось маленькую прибавку к своей маленькой пенсии воспитателя детского сада. Маленькую прибавку давали тем, у кого рабочий стаж превышал сорок лет. А мама проработала всего 38 лет.

И тут она совершенно случайно встретила бывшего папиного друга, который когда-то рассказывал мне про Снежного человека. Леонид Николаич работал все в том же интернате, с которым у меня связаны теплые воспоминания, только уже не учителем, а непонятно кем. Кем-то, кому разрешалось спать в подвальной каморке. Потому что к этому времени Леонид Николаич пропил свою квартиру.

Папа однажды сказал: «Мы с Леней не просто дружили. Мы „понимали“ друг друга». Отец-то у Лени сидел! Десять лет. По амнистии вышел, в 1953 году… А Леня, он был такой умница! Но его, конечно, не взяли на филфак МГУ. Он еле-еле устроился куда-то на заочный.

А этот Ленин отец… Как вышел, так начал пить. И пил, и пил, и пил. И спаивал Леню, и спаивал… Папа не мог сдержать осуждения.

…Леонид Николаич сказал, что в интернатской столовой требуется уборщица. Мама решила «добрать» два года и устроилась в интернат. Столовая в интернате была слишком большой для мамы, и мама уставала. Но ее грела мысль о маленькой прибавке.

Через два года, однако, все случилось не так, как мама предполагала: в пенсионном фонде на нее сильно накричали и выписали ей штраф. Мама считалась «неработающим пенсионером». И теперь доплату за ее «неработу» потребовали вернуть. Сумма штрафа составила примерно шесть маминых пенсий.

Слово «штраф» испугало мою законопослушную маму до полусмерти – как будто ее собирались арестовать. Кроме того, непонятно было, из чего этот штраф выплачивать… Я сказала: «Мама, справимся как-нибудь. Но нельзя так сходить с ума!..» – и она тут же решила, что ее отправят в психушку… Я не умела ее успокоить…

…

– Вашей маме надо подать заявление в прокуратуру, – человек из «Мемориала» говорил спокойно и грустно. – Если ее родителей репрессировали, когда она была ребенком, ее тоже признают необоснованно репрессированной.

– Но дедушку посадили во время «дела врачей». Маме к этому времени было уже девятнадцать.

– Я думаю, все-таки нужно подать заявление, – сказал этот человек. – Возможно, вы не все знаете.

Нам объяснили, как это сделать, мы съездили в прокуратуру. В холле стоял деревянный ящик, в крышке – узкая щель. Мы опустили туда мамино заявление.

И вот пришел ответ…

Мама достала из ящика полированного серванта самодельный конверт: она сама теперь делала из картона конверты для хранения разных бумаг. Для прочности прошивала их швом «вперед иголку». Конверты были ужасного вида, но мама «доверяла» им важные документы.

Письмо из прокуратуры уже лежало в таком конверте. Мама поднесла бумаги совсем близко к глазам – а вдруг со вчерашнего дня в них что-нибудь изменилось? – и протянула мне справку.

«…Соломон Исаакович, 1904 года рождения, был репрессирован 31.05.35 линейным судом Московской окружной ж.д. по ст. 58–10 УК РСФСР…»