Жорж Старков - Анархо

Толчок перебил на полуслове. Куда-то ниже челюсти. Потом второй, но уже словно в полусне. Будто кто-то едва ощутимо ткнул пальцем через подушку. Шарик запнулся. Хотел было повторить время, но белые узоры, что так неспешно уносил с собой лёгкий ветерок, вдруг поплыли вверх, а бугристость кирпичной кладки затараторила безыскусной чечёткой по затылку.

— Я предупреждал, сука! — заползло в ухо сиплым ужом.

Цепкость чужих сухих пальцев вырвала телефон. Чуждость остроносых ботинок принялась быстро и чётко отсчитывать затихающие секунды.

Голове стало легко и ватно, а груди и шее тепло и, кажется, мокро. Взгляд уцепится за перекатывающуюся зелень. Ещё два оборота и яблоко увязнет яркой крутобокостью в серой лужице. Пальцы вяло потянулись вперёд, но тело уже совсем облегчало. Земля показалась пуховой и уютной. А тьма, нависающая мягкими тяжёлыми веками, ласковой и родной. В ней мерк город по ту сторону арки. Растворились редкие, залетающие под каменный покров, снежинки.

Лишь, всё же измаравшаяся с одного боку кислая зелень, непозволительно долго не отпускала. Раз — двойной удар в груди, оседающий гулкой раскатистостью где-то в висках. Два. Три…

Сорок восемь часов гнетущего созерцания растущего где-то под сердцем ничто. Созерцание того, как разворачивается чернь воронки, что каплю за каплей стравливает в свою ненасытную утробу последние оттенки, оставляя от жизни немой монохром. Унылый. Пресный. Бездумный. Особенно бездумный. Любая мысль тут же обесценивалась, упираясь в извечное: «А что, если бы?»

А что, если бы Шарик пошёл вместе со всеми? А что, если бы вообще никто никуда не поехал? А что, если не было бы неумолимо летящего к земле подростка? Не было бы того горящего ларька и аптеки? Не было бы отбитых пальцев мелкого наркоторговца? А что, если однажды не встретил бы Шарика? Ещё давно, у двоюродного деда в деревне? Что было бы тогда?

Всё это беспокойно роилось в голове, но быстро умирало, натыкаясь на отсутствие самой возможности любого ответа. Есть, как есть. И, возможно, по-другому и быть не могло. Бэкхем давно зарубил себе на носу простой принцип: есть лишь настоящее. Настоящее, которое сейчас. Настоящее, которое было. И настоящее, которое будет. Повлиять можно лишь на грядущее, но как именно — тоже вопрос безответный. Человек не умеет разгадывать свои же загадки. Оружие мира превращается просто в оружие. Благие помыслы становятся сценарием нещадной бойни. Жалость и сострадание порой культивирует очерствение и бездушность.

Бэкхем верил — для каждого есть своя правда. А какова она будет для всего остального мира — вопрос истории. К чему приведёт действие или же, напротив, бездействие — удел грядущих суждений. Настоящее есть только сейчас. Каков будет его плод — во всех деталях не угадает никто. А потому, и гадать не стоит. Стоит лишь постараться нащупать путь, что стелит под ноги загадочность изменчивой судьбы, и попытаться шагать уверенно, как можно реже припадая на измазанные дорожной пылью колени. Шаг. Ещё шаг. Топ-топ…

— Это всё? — протяжно и гнусаво, вякнули полные и чуть потрескавшиеся губы сонной продавщицы.

— Всё, — уверенно буркнул Бэкхем, забирая пестрящую своей разномастностью покупку.

На дно пакета улеглись две бутылки водки и пара овощных консервов. Поверх — несколько пачек сигарет и золотистые спиральки макарон.

— На под расчёт не обижусь, — протянула продавщица, легонько побарабанив ногтем по зелени кассового экранчика.

Бэкхем отсчитал скомканные в кармане купюры, округлив сумму до «мелких чаевых» и, молча, уступил место следующему покупателю. Потасканный рюкзак поглотил пухлость пакета, умостив рядом игрушечный телефончик и коробочку с несколькими брусочками пластилина. На дне весело перекатились в своих упаковках железные шарики, кажется, совсем не смутившись новому соседству.

Небольшой городок, в ста двадцати километрах от родного облцентра, припорошил лицо почти сухой небесной пудрой. Снег казался каким-то искусственным, бездушным. Словно небесам было жаль влаги и вместо застывших слёз оно небрежно стряхивало опостылевшую перхоть. А, может, просто все слёзы уже пролились за последние двое суток?

Глаза снова словно ущипнуло. Отчего-то представился Шарик, такой, какой есть. Рослый, плечистый, лобастый… И в строгом костюме. И лёжа. Так, как будет уже совсем скоро. Вокруг останутся безутешные близкие, скорбными тропами приблудшие из отчей деревни. А, может, наоборот, большой гроб растрясётся по рыхлому бездорожью и найдёт своё пристанище на небольшом сельском кладбище, что, по обыкновению, воздевает к небу навершия чуть покосившихся крестов где-то за околицей.