Лера Манович - Первый и другие рассказы

Она спрашивала про работу, про жену, слушала невнимательно, всё подкладывая то салат, то курицу. Наконец, ответив на все вопросы, я замолчал.

— Все-таки, наш отец — удивительный, — сказала мать. — Представляешь, сутки не отвечал. Думал, что написать. И, чудак-человек, такой ответ, Сережа, прислал... «Приятно, что помнишь»... и через много-много пробелов «тебя».

Она порозовела.

— Ну ты представляешь? Как мальчишка! Сказать не может. Помнишь... тебя... Разве могу я про него забыть?

Я насыпал сахару в чай и громко перемешал.

— Я уже клала, — растерянно сказала мать. — Полторы ложки.

— Ничего.

Матери было интересно всё: как он живет, чисто ли в квартире, не похудел ли. Я отвечал, придумывая подробности на ходу, и утешаясь тем, что она будто не слышит моих ответов, уставившись в окно выцветшим, мечтательным взглядом.

— Сережа, ты восьмого-то заедешь? — спросила мать, глядя, как я обуваюсь.

— Не знаю, мам. Может, в командировке буду.

— Тогда подожди.

Она пошла в комнату. Вернулась с двумя цветными свертками. Протянула один.

— Это Марине.

— А это кому? — я смотрел на второй сверток в её руке.

— А это ей, — ответила мать и виновато улыбнулась.

Тем летом Женя с мужем поехали в Крым. Сняли большую, скучную квартиру. Штормило. Ярко-алые маки на тонких стеблях гнулись от порывов ветра.

Они знали друг друга еще со школы. И вдруг, на последнем курсе университета, случайно сошлись, почти сразу поженились, и в той же необъяснимой спешке стали родителями недоношенного, ни на кого не похожего мальчика.

— Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка, — шутила по-свойски свекровь, купая в ванночке Никиту. Ребенок был жалок. Женя не любила его. Он принес только мучения и боль, навечно привязав её к этим грубоватым, совершенно чужим людям. Свекровь крутила и поворачивала тельце Никиты, с медицинской беззастенчивостью промывая и прочищая все его крошечное человеческое естество. Женя следила за её большими, ловкими руками, так похожими на руки мужа, и замечала, как помолодела свекровь с тех пор как появился внук. Она будто бы напиталась её, Жениными соками: готовила, ходила, говорила, мыла по сто раз в день пол с хлоркой. В доме пахло как в больнице. Женя целыми днями лежала лицом к стене, поднимаясь только чтобы покормить ребенка. Ребенок присасывался жадно и больно, и все тянул и тянул ее своим маленьким синеватым ротиком. Ей хотелось отбросить его, как огромную пиявку.

Муж и мать были похожи — светловолосые, с ярким пятнистым румянцем и крупными руками и ногами. Эти люди крепко стояли на земле. Посоветовавшись, они решили назвать ребенка Никитой. Женя не стала вмешиваться.

Ей всё казалось, что именно они, эти незатейливые, цепко и правильно держащие свою жизнь люди, виноваты во всем. Чужая порода, которая в ней так и не смогла прижиться и дать правильные ростки, терзая сначала токсикозом, потом ранними мучительными родами.

Она никогда не говорила об этом мужу, но это будто висело в воздухе, когда они обедали, загорали, плавали на лодке, когда с какой-то страстной ненавистью занимались любовью.

— Почему у тебя такое скорбное лицо? — спрашивал муж. Он уже загорел кирпично-красным загаром, который бывает у белокожих людей, с удовольствием, шумно отплевываясь, плавал, с аппетитом ел.

— Ну, что опять? — смотрел он на нее с заботливым раздражением.

— У тебя лак облупился, некрасиво, поправь!

— Дурацкая майка, тебе не идет!

— Не убирай волосы за уши!

И она, как злой ребенок, ходила только в этой дурацкой майке, прилизывала волосы как можно отвратительнее и отталкивала его большие руки.

В конце концов они так рассорились, что она взяла билет и уехала раньше. Он вяло пытался её остановить.

В вагоне с ней ехали трое: породистый мужчина за пятьдесят, худая женщина с серым лицом, на котором заранее было написано осуждение, и ее сын, вялый долговязый подросток.

Мужчина оказался военным в отставке. Он вежливо поздоровался со всеми, но говорил только с ней. У него был властный, бархатистый голос, синие глаза и седые до белизны волосы. Мать и сын смотрели на него с подобострастным испугом.

Женя легла и открыла книгу, а он смотрел на ее ноги с облупившимся лаком. Она поджала ногу под себя. Он улыбнулся.

— А хотите вина? Коллекционного? — сказал мужчина, обращаясь будто бы ко всем, но глядя только на Женю. — «Князь Голицын». Был у друга в горах. Угостил. Изумительное вино, такого нигде не купите.