София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Когда у Комаровых случилось несчастье, Францев «просто не смог остаться в стороне». «Выполняя свой гражданский долг», он живо взял под крылышко бедных сирот, в жизни которых это, впрочем, мало что изменило — они всё так же жили в своём, комаровском доме, и за ними по-прежнему ухаживала старшая сестра Лена.

Сергей Сергеевич ухитрился оформить инвалидность осиротевшим мальчикам. На бумагах все они выходили умственно отсталыми, и Францевы получали от государства вспоможение, на которое кормили детей и покупали водку.

Прошло несколько лет. Дети выросли. Семнадцатилетний Василий, который остался за старшего в семье Комаровых, сошёлся со своей приёмной матерью Надей Францевой. Сергей Сергеевич не стал препятствовать сожительству жены и пасынка, но не потому, что тихий, спокойный Вася обладал необыкновенной физической силой и, будучи человеком решительным, мог бы и морду набить. Неожиданно вспыхнувшая страсть сорокапятилетней женщины и юноши внушила разочарованному в жизни брюзге какое-то странное чувство — почти преклонения, почти благоговения. Их романтические отношения поразили его в самое сердце. Францев не знал, что и сказать. Он не мог ими не восхищаться, он им завидовал белой завистью и в душевном подъёме чуть было не бросил даже пить. Вася в рот не брал ни капли, Надя стеснялась при нём употреблять, да ей, счастливой, и не хотелось, и в доме воцарилась торжественная трезвость.

Сергей Сергеевич решил благородно удалиться, он уехал куда-то на Карельский перешеек — к кому-то свататься, да так там и застрял.

Надины сыновья отнеслись равнодушно и уважительно к материнской влюблённости. Они пошли жить в Комаровский дом. Очкарик и заика тунеядствовали. Почти всё время они проводили перед компьютером, иногда мастурбировали, таращась в экран и не стесняясь друг друга. Одевались они как попало — в рваные джинсы и старые ватники. Ели то, что готовила Лена на всю семью. Деньги на пиво и интернет клянчили у работящего Василия, который уже в шестнадцать лет мог сложить печь и поставить сруб, а в восемнадцать — был просто мастером на все руки.

Саша, Коля, Петя Комаровы были хорошие мальчики, кудрявые, похожие на покойного отца. С утра до вечера они возились в своём гаражике из полусгнивших досок: там у них стояли разобранные мопеды, мотоцикл с коляской и белый разбитый «запорожец». Когда мальчикам удавалось вдохнуть в ржавый лом жизнь, они с треском и тарахтением катались по просёлочным дорогам. В один прекрасный день Василий купил старый грузовик. Ребята быстро привели его в порядок и ездили на нём воровать лес.

Антон умер, звуков гармони больше не слышали в Боево, зато из Комаровского сарая орал на всю деревню магнитофон: мальчики работали.

Однажды холодным зимним утром Комаровы получили письмо от старшего брата, Андрея: после восьми лет колонии он возвращался в Боево. «Твой папа скоро приедет», — сказала Лена румяной толстенькой девочке. Это была Маша, Наташкина дочка, которая родилась, когда Андрей сидел уже в тюрьме. Он признал себя отцом, и Наташка с лёгким сердцем поселилась у Комаровых. Поначалу она была ответственной матерью: заботливо укутав Машу в три кофты, степенно возила старенькую комаровскую коляску по залитой летним солнцем щербатой асфальтовой дороге. Потом ей всё надоело, и она смылась из Боево, оставив на столе записку: «Покормите Машу». Маше исполнилось тогда три месяца, она росла на детском питании — Наташка отказалась кормить грудью, утверждая, что молоко у неё «синее». С тех пор непутёвая мать ни разу не приехала навестить ребёнка, и Машу взялась воспитывать Лена.

Девочка не имела ничего общего с Комаровской породой, она была маленькой копией купидонов-переростков Францевых, но Лену это не смущало. У неё — скромной и беззубой — не было женихов, и она радовалась, что судьба ей послала дочку. Лена была хорошей матерью, Комаровские мальчики Машу любили, близнецы — не обижали, только смеялись над её хорошим аппетитом, Надя и Сергей Сергеевич считали её своей внучкой.

Лена с дочерью редко выезжали из деревни. Иногда по воскресным дням Василий возил их в Кулотино — в церковь и на рынок. Тогда Лена красила глаза и надевала пропахшую нафталином материнскую юбку — прямую бордовую юбку, пошитую в годах семидесятых, блузку с отложным воротником и колготки телесного цвета. Это был её единственный наряд. В церкви она причащала Машу, сама причащалась, подавала записки за упокой Татьяны и убиенного Антона, о здравии своих братьев и Нади и сосредоточенно просила Бога, «чтобы всё у них было хорошо».