София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Борис обладал множеством достоинств. Он был порядочным, смелым, спокойным, сердечным и снисходительным к дамским слабостям. Но при этом — страшно узколобым и в положительности своей бесконечно скучным. Он не любил нищих, богатых, художников, музыкантов, бродячих животных, иностранцев, носил спортивный костюм и выступал за смертную казнь. Мы были безнадёжно далеки друг от друга. Я поблагодарила его, сказала, что хочу жить одна, и, взяв Маню за руку, побрела к нашему дому.

Впервые я приближалась к нему с тяжёлым сердцем. Что там нас ждёт? Какие испытания готовятся? Имею ли я право туда возвращаться, не подвергаю ли опасности ребёнка? Мы остановились в сотне шагов от дома. Маня ползала по большому валуну у обочины дороги и собирала в букет сухие стебельки. Я вглядывалась в окна, пытаясь понять, что же происходит там, внутри. Время шло. Солнце спряталось за облачную пелену, подул ветер. Надо было на что-то решаться — идти домой либо возвращаться к полковнику. И тут я заметила, что в доме зажёгся свет, а из трубы пополз дым.

Подозревая, что гостья прячется в доме, я не стала закрывать дверей — пускай уж ходит по-людски, не просачиваясь сквозь стены, не пробираясь через дымоходы и ещё чёрт знает как! Женщина явно отметила этот знак внимания — ботинки с чердака перебежали на крыльцо, в печке горел огонь, на столе стоял чугунок, полный очищенных и нарезанных овощей. Но никого не было видно. Я подошла к лестнице, ведущей на чердак, и крикнула: «Идите, пожалуйста, к нам! Поешьте с нами!» Ответа не последовало. Я вернулась в комнату и стала готовить ужин. Вечером Маня, как обычно, рисовала, я сидела в кресле, прислушиваясь, не ходит ли кто по дому. Укладываясь спать, двери снова не заперла («не заложила», как говорят бобылёвцы), чтобы не задавать себе мучительных вопросов, если гостья появится снова. А в сенях около лестницы оставила на видном месте триста рублей.

Заснуть мне было сложно. Я прислушивалась к звенящей тишине. Её нарушала лишь муха — перепутав времена года, она настырно билась в картонном колпаке настольной лампы, которую я решила оставить горящей. Это была редкая ночь, когда Маня не кричала. Правда, она проснулась, но не заплакала — полежала минуту с открытыми глазами и тихо уснула. Я же, напротив, долго бодрствовала и задремала лишь к рассвету.

Я проснулась, когда было уже светло, и снова — от шума на кухне. Господи, помилуй! Опять она. Отодвинув занавеску, я наблюдала за происходящим. Тощая наша подруга в дырявой кофте усердно хлопотала по хозяйству. Она сосредоточенно перемывала чистую посуду, наводила, звеня ложками, свой порядок в буфете, тёрла мокрой тряпкой пол. При этом она то пела, то шептала, то громко читала какие-то странные стихи, вероятно, местные заговоры: «Встану я, раба Анна, благословясь, выйду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, во чистое поле. Смотрю я: идёт дед стар, под ним конь карь. Пил конь сталь, у раба Петра кровь перестань. На кровяную рану, пеленую ризу. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!»

Женщина без конца твердила заклинание, плюя через левое плечо. Она вздыхала, всхлипывала и утирала слёзы, которые струились по худому лицу. Я подумала, что, может быть, её так и зовут — Анна, и громко произнесла это имя. Гостья замерла, повернула голову и посмотрела прямо мне в глаза. Потом, сорвавшись с места, подбежала к печке и ловко на неё забралась — прямо ко мне на одеяло! Она наклонилась к моему лицу и тревожно сказала: «Надо деточку лечить!» У неё не хватало многих зубов, а изо рта пахло гнилью. Она осторожно потащила спящую Маню с печки. Я не стала ей препятствовать: привидениям и сумасшедшим лучше не перечить. Гостья повторила те же странные действия, что совершила уже вчера: подержала ребёнка у окна, постучала ножками по балке, поднесла к двери и пробормотала:

Не я помогаю, не я пособляю. Пособляют святая Богородица и сам Иисус Христос, Михаил Архангел по сей час, по весь приговор, по моё смертное слово, во веки веков — аминь!

Затем она снова поплевала через плечо, завернула ребёнка в платок и, оставив на кровати, вышла вон. Я побежала за ней. Хлопнула входная дверь. Выскочив на улицу, я увидела, что она идёт в сторону Опечка, а впереди её поджидает наш безрукий знакомец. С крыльца я смотрела, как эти странные люди медленно, будто больные, шли по щербатой асфальтовой дороге среди лысых полей и холмов. Был тихий холодный день, светило мутное солнце, на сухую траву, кружась, опускались редкие снежинки. Он был в своём пиджаке и белой рубашке, она — в ботинках на босу ногу и в кофте с дырками. Они казались в точности такими, как их изображала Маня.