Юрий Пупынин - Забытое убийство

— Странно, — почти прошептала Аня, — я думала, что шершни у нас не водятся... Не хочу тут сидеть, пойдем дальше.

До самой вершины холма дошли они, до самой высокой скамейки, и увидели, сев на нее, сбегающий вокруг по всем склонам розовый шиповник и группки сосен.

Аня отдохнула и забыла про осу. Она спросила Весика:

— Ты уже решил, что будешь делать со своим семенем? Ты должен очень хорошо продумать, как им распорядиться! Понять, как, куда и когда бросить семя в этой жизни, очень важно.

Весик растерялся и не знал, что отвечать. Он никогда раньше не думал об этом. Семени у него было полно, и оно вылетало из него часто, как горячее содержимое камчатских гейзеров. Но выпадение семени было просто слепым и автоматическим следствием удовольствия, которое он получал с девушками. Оно не было целью — оно просто оказалось связанным с приятным и волнующим времяпровождением. Когда семя падало в Иру, это, с одной стороны, вызывало у нее радость, потому что было даром, «прекрасными плодами зверька любви». Но, с другой стороны, это вызывало у нее беспокойство: вдруг таблетки, которые она принимала, будут недостаточно действенными и возникнут проблемы?

Весик вдруг почувствовал одиночество и стал расти до небес. Он снова превратился в свое неповторимое «я», долго томившееся в изгнании. Он понял, что он хочет сказать.

— Но разве ты не видишь? — спросил он. — Разве ты не видишь, что я уже давно хочу бросить свое семя в тебя? Разве ты не поэтому спрашиваешь, что чувствуешь это?

Аня посмотрела на него со скамейки снизу вверх.

— Это не совсем то, что я имела в виду. Да ты об этом и не думал до сегодняшнего дня, а значит, не хотел.

— Понимаешь, до сегодняшнего дня я думал, что в тебя должен бросить семя Валера. А теперь мне кажется, что это не так.

— Нет, не так. Ты прав. Раньше я не знала, но потом поняла, в чем дело. Он получает удовольствие, когда он со мной, но он не бросит в меня семя. Вообще, чтобы бросить семя, а не просто нечаянно уронить его, нужно быть очень храбрым! Ведь когда ты бросаешь свое семя с целью, чтобы оно взошло, ты должен быть готов к тому, что умрешь. Валера не хочет умереть. Он хочет жить вечно. И иметь ребенка. А это невозможно.

Она тоже стала расти. Они оба стали как две сосны и, поднявшись со скамейки и перешагивая через кусты шиповника, отправились вниз по склону уже с другой стороны холма.

Весик почувствовал, что ему больше не хочется воображать себе дурную бесконечность, от которой ему становилось так тоскливо, и он сказал об этом Ане. Она ответила, что ей никогда этого не хотелось, но она знает, что ей тоже когда-нибудь придется попробовать вообразить это.

Весик взял Аню за руку, так как не знал, умеет ли она ходить, став такой высокой, как сосна.

Они уже почти спустились к троллейбусной остановке, но держались в стороне, чтобы не наступить на кого-нибудь маленького из людей. И тут Весик сказал:

— Ты знаешь, с тобой я мог бы прогуляться к смерти.

Аня вздохнула.

— Сегодня у нас ничего не получится. Я боюсь. Скоро придет Валера.

— Не бойся! Ведь умру я, а не ты.

И тут Винсент Григорьевич понял, что он не вспоминает, а спит. Валера никак не мог прийти в этот день, потому что был в Сибири! Да и разговора такого между Весиком и Аней не было, а был какой-то другой.

Но просыпаться Винсенту Григорьевичу не хотелось. Хотя и заснуть по-настоящему обратно уже не удавалось.

Уже подходил троллейбус, и, став, как все, Весик и Аня поехали к Академии художеств, где Ане в этот день нужно было читать лекцию.

Они постояли на набережной напротив парадного входа. Был светлый теплый день, и, отразившись от Невы, на Анином лице играли слабенькие блики питерского солнца. Глядя ярко-желтыми (как у доктора! — вспомнил Винсент Григорьевич) глазами на Весика, отчего у того начинала кружиться голова, Аня говорила:

— Беды многих людей происходят оттого, что они не умеют играть. У них нет легкости отношения к жизни как к игре, которое иногда необходимо.

Весик согласился и не согласился одновременно:

— Я бы сказал так: эти люди, о которых ты говоришь, относятся ко всякой игре серьезно, как к жизни, постепенно превращая ее в драму. Именно поэтому можно сказать, что для них игры не существует.

Винсент Григорьевич благосклонно кивал, потому что Весик делал успехи: он постепенно начинал говорить.

— Да, ты прав... Вот ты, Весик, умеешь играть?

— Не-ет, — он уверенно покачал головой.

— А Ира умеет... Но я тоже нет! Поэтому нам с тобой лучше не начинать никакой игры, правда? Все равно проиграем!