Юрий Пупынин - Забытое убийство

Он осторожно начал отвечать:

— Петр Петрович, я понимаю так, что выбора вы мне не оставляете... А скажите-ка, каким образом вы познакомились с Михаилом Валерьяновичем? Он-то знает о вашей профессии?

— Какой тут может быть выбор? С сегодняшнего дня будьте начеку! Оглядывайтесь почаще... Что же касается доктора, то тут все просто: он меня от бессонницы вылечил — давно еще, — я только-только выполнил первые два-три заказа. Расспрашивал, конечно, о моей жизни, о моей специальности, и кое-что я ему о своих делах рассказал, представившись, однако, утомленным работником спецслужб. Так что с этой стороны опасности нет.

Винсента Григорьевича вдруг разобрало необыкновенное любопытство, и он не удержался:

— А как он вас от бессонницы лечил? Путешествием в себя?

— Каким еще путешествием в себя? Чего я там не видел, скажите, в этом себе? Он мне элениум прописал! Зеленые таблетки такие. Неужели не знаете? Так слушайте: я через пятнадцать минут за вами заеду. Не вздумайте куда-нибудь удирать, стойте у дома! — опять строго сказал Петр Петрович и положил трубку.

Винсент Григорьевич в своем бежевом, длинном, еще советско-союзовском плаще стоял на углу 14-й линии и Малого проспекта и обреченно думал: «Что? Что запланировал этот защитник рабства и тоски? Какие тут могут быть тесты на убийство? Не анкеты же я буду заполнять ему, в самом деле! Вдруг поставит передо мной хомячка из магазина «Природа», даст кухонный ножик и скажет: «Попрошу немедленно зарезать!» И что тогда делать? Какая мерзость!» Сердце его обливалось кровью. Такие ситуации бывают в ночных кошмарах, в которых нет выхода и неотвратимо душит обступившая темнота. Но из ночных кошмаров есть надежда проснуться, а тут просыпаться некуда. Он действительно не знал, что мог бы сделать в подобной воображаемой (пока!) ситуации: зажмуриться и рубануть ножом по вредному, в сущности, созданию, представителю абстрактного множества грызунов, в массе опустошающих посевы, и сохранить себе жизнь — или погибнуть за милого, единственного на свете, весело мигающего глазками, теплого хомячка! Винсент Григорьевич с отчаянием видел, что в глупом хомячке сталкивается и то, и другое — и холодное, неведомое, абстрактное и простое, как ожог, конкретное, и вновь оказался не в силах объять это причудливое пересечение. Вновь споткнулся его математический талант... Убежать, уснуть бы прямо здесь, на улице! Замкнуть это в сон! Он болезненно зевнул.

Рядом с ним затормозила бывалая, чуть помятая восьмерка. Правая дверца приоткрылась, и Петр Петрович приглушенно позвал:

— Побыстрее!

Прицепляя ремень и храбрясь, Винсент Григорьевич спросил:

— Я думал, у человека с вашими доходами машина эффектнее.

— Это не моя машина, — спокойно объяснил тот. — Я ее угнал полчаса назад.

Шутки кончились! Восьмерка ехала быстро и ловко и через пятнадцать минут встала на одной из улиц, прилегающих к площади Труда.

— Пойдемте, — бросил Петр Петрович, доставая с заднего сиденья длинный футляр, наподобие тех, которые используют для переноски фагота.

Июнь был не очень теплый, но перчатки на руках Петра Петровича, по мнению Винсента Григорьевича, все-таки выглядели лишними. А вот плащи у них были почти одинаковые. Казалось, музыкант и дирижер мирно возвращаются по домам после утреннего концерта.

Они зашли в пустынный двор и стали подниматься по лестнице. Лифта не было. Винсент Григорьевич отставал, отдыхал на площадках, но деловой вид Петра Петровича дисциплинировал и торопил. Они прошли последний этаж и остановились у чердачной двери с висячим замком. Замок был открыт за две секунды. На чердаке Петр Петрович, хрупая пыльной щебенкой, безошибочно подошел к одному из окон и кивком призвал Винсента Григорьевича.

— Тут неподалеку из дома должен выйти один человечек, мы с вами немного подождем. А пока хорошенько подготовимся.

Он раскрыл футляр и начал налаживать из деталей, лежащих в своих мягких розовых отделениях, длинный автоматический карабин.

Все продолжалось, как в дурном полусне. Разумеется, Винсент Григорьевич не ожидал, что Петр Петрович позвал его на чердак, чтобы здесь, в тиши и вдали от людей исполнить ему партию фагота из Концерта ми-минор Вивальди. Но так уж прямо вытаскивать оружие и говорить: «Мы с вами, коллега...» — это доводило до тошноты. Именно так: не страх, а тошнота преобладала в ощущениях Винсента Григорьевича, так долго — всю жизнь! — бежавшего насилия.

Убийца собрал свой инструмент, полюбовался им и повеселел.