Юрий Бедзик - Этаж-42

— Ну что ж, — после недолгого колебания жестко произнесла Густа, — собирайтесь и вы. С вещами!

Их вывели во двор под кисельно-бледный свет фонарей и погнали по асфальтовой дорожке. Стояла слякотная ночь, пронизанная слепящими лучами прожекторов на сторожевых вышках. Они шли в сторону главных ворот. Автоматчик грубо подталкивал Найду в спину дулом автомата, словно хотел выместить на нем свое раздражение из-за того, что ночью ему приходится заниматься таким канительным делом.

Сердце у Найды щемило, но парализующая волна безразличия уже затопила его душу. Он тогда поверил ей, поверил словам Звагина о немецком народе, надеялся на то, что ее брат спасет их… «Принесу одежду… Сегодня ночью…» Вот она, ее одежда с эсэсовскими черепами в петлицах и хлыстом в руке; того и гляди, огреет по загривку — чтобы не вспоминал о прошлом. За такие воспоминания полагается расплачиваться. За все в жизни нужно расплачиваться. Ох, боже ты мой, как мерзко, когда все летит к чертям, и никакого просвета, и некому довериться. Будь у него граната, та, что закопана под нарами, последняя их надежда на спасение, — кончил бы все разом, тут же, на месте. Один взмах — и небытие, мрак вечного сна.

Найда даже стиснул кулак, и почудилось ему, будто и вправду у него в руке граната, ребристая, тяжелая. Как захотелось ему рвануть чеку, швырнуть гранату в конвоира и в Густу, услышать, как громыхнет взрыв, и — всё. Ловите тогда, ищите ветра в поле по ту сторону жизни!

Миновали третий блок, что у самых ворот, вышли на широкую асфальтовую ленту дороги, которая вела к главным воротам, и тут Найда вспомнил слова Ингольфа об овраге, куда возят расстреливать обреченных; туда, верно, и ведут их сейчас, на последнюю ночную беседу. Но почему-то ведут дальше, они проходят мимо часового на первом посту, Густа что-то бросает на ходу охранникам у ворот, их пропускают через караулку и выводят за второй барьер.

Найда оглядывается: тесные улочки городка, голые высокие деревья вдоль дороги. Уже видны коттеджи эсэсовской охраны, где-то за ними станция, и оттуда доносятся громкие гудки маневрового паровоза.

Они дошли до трехэтажного дома, который был выше остальных, и по тому, что его охраняли эсэсовцы, Найда догадался: комендант Шустер! Охранник стоял в позе статуи, руки застыли на автомате; стоял не шевелясь, на прибывших даже глазом не повел; тускло поблескивала жандармская бляха. Узнав Густу, в ответ на приветствие выше поднял голову в пилотке.

Их провели на второй этаж, где тоже стоял эсэсовец с автоматом. Этот оказался предупредительней, рванул к себе дверь и пропустил всех в помещение.

Найда, ослепленный ярким светом люстры, увидал в комнате за столом почти всех лагерных начальников: Шустер был в белой исподней рубашке, начальник службы безопасности Апиц сидел при всех регалиях в мундире. Здесь были еще какие-то женщины в вечерних платьях и старуха в черном.

— Ага, мои старые знакомые! — сказал Шустер и отставил рюмку с вином. — Русская птичка. И ты, Ингольф-музыкант! — Он взял и поднял бокал на уровень глаз, будто разглядывая темную жидкость и любуясь ее блеском. — Так вот что, господа, — обратился он к своим гостям, — я долго разыскивал этих моих «друзей». И судьба мне наконец улыбнулась, и я отдаю их в полное распоряжение партайгеноссе Арндт. Клянусь святым Августином, защитником и покровителем моей дорогой матушки, — он посмотрел на старуху в черном платье, — что наша Густа сумеет отправить их на тот свет со всеми подобающими им почестями. — Выдержав короткую паузу, торжественно поднялся и с пафосом произнес: — За верность нибелунгам, господа! Зиг хайль!

Снова вышли на улицу. Охранник возле дома снова невидяще смотрел на молодую эсэсовку, сохраняя прежнюю позу. Слабо вырисовывались коттеджи. Густа что-то сказала охраннику, тот нырнул в темень двора, и вскоре к ним подкатила широкая, с открытым верхом машина. Водитель ожидал приказа.

— Пленных в машину! — раздался голос молодой женщины.

Они мчались по городку, по пустынным улицам, мимо товарной станции, выехали за пределы города.

Густа велела остановиться возле глубокого оврага. Эсэсовец с автоматом, кажется, был несколько удивлен, но подчинялся беспрекословно.

— В лагерь их возвращать нельзя, — сказала она охраннику. — Этой ночью они готовили восстание. — И резким, высоким голосом обратилась к Ингольфу Готте: — Это правда, что вы готовили восстание? Отвечай, красный предатель!

— Да, я хотел убить тебя, гадина!.. Тебя, предательница!.. — рванулся с заднего сиденья немецкий коммунист, но водитель дулом прижал его к спинке. — Вы еще предстанете перед судом… Всех вас будут судить!