Юрий Бедзик - Этаж-42

— Я должен сейчас же в Берлин… сейчас же… до утра… — и подошел ближе к кровати. Листок опустился. — Слышите, господин инженер? Война русскими проиграна. Выбора нет. Всякий цивилизованный человек понимает, что в такой ситуации следует выбирать благоразумный выход.

Звагин упорно смотрел в потолок. Чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя. Были бы силы… Эх, были бы силы! У него обострились скулы и в глазах потемнело.

— Ну?! — угрожающе повысил голос Шустер-младший.

Звагин молча перевел на него взгляд. Смотрел и молчал.

У Вилли иссякло терпение.

— Вы хотите заставить меня прибегнуть к крайним мерам? — Он сжал кулаки.

Старик попробовал спасти положение и быстро пересел на край кровати. Он был весьма ловок, видно, умел выходить из сложных ситуаций. Ему вовсе не хотелось упускать такой изрядный куш: держали, держали у себя, кормили, спасали, было столько надежд, и теперь — отдавать в гестапо? — на его дряблом лице появилось выражение огорчения и боли.

— Мы спасали вас в самую трудную минуту, и вы должны нас понять, — заговорил он отеческим тоном. — Гестапо — это лагерь, тяжелые условия, возможны разные эксцессы… Подумайте: служить «новой Европе», служить европейской цивилизации… в конце концов, что может быть разумнее, господин инженер! — Он слегка наклонился к Звагину, даже погладил пухлой ладонью гипсовую повязку на ноге Звагина. — Надо всегда сохранять благоразумие…

И, сказав это, положил возле руки Звагина развернутый лист. Вот он, только остается подписать — и все.

Звагин, казалось, лишь теперь пришел в себя и как-то искоса глянул на бумажку. Закрыв глаза, тихо, осторожно сдвинул ее на край койки. Бумажка упала на пол.

Ее тут же подхватил Вилли. От злости на щеках его заходили желваки.

— Фанатик, как все большевики! — прошипел он отцу. — В лагере мы ему покажем! Там он подпишет и не такое!

Рванул дверь, гаркнул куда-то вниз:

— Немедленно в лагерь!

Алексея будто вдавило в стену. Он задохнулся от отчаяния, безысходности их положения. Где же Густа? Где ее брат Конрад?.. Дюжие немцы в мундирах уже стаскивали Звагина с кровати, кто-то подбежал к Найде, обыскал его, обшарил кровать и тумбочку.

Когда Найду вели через вестибюль, он среди белых халатов и сонных встревоженных лиц увидел Густу. Она в оцепенении стояла, прислонившись к стене, и крепко рукой зажимала рот. В глазах ее был ужас.

Так и пошел к машине, спиной чувствуя ее взгляд, еще надеялся на чудо, ждал, что она крикнет ему вслед — и все изменится.

На улице было холодно, и Алексей зябко кутался в оранжевый больничный халат. Следом за ним на носилках выносили инженера Звагина.

Далеко видно из кабины Ольгиного крана. За Днепром, за далями сереют какие-то крохотные строения, тянутся шлейфы дымов, зеленеют лесопосадки. Вот так, позабыв о кране, смотреть и смотреть бы вдаль, и тогда покажется, будто сидишь не в тесной своей кабине, а паришь в воздухе, а под тобой — земля в застройках, в стальных блестках днепровских рукавов, и не понять, где небо, а где горизонт.

Но только в мыслях позволяет себе летать Ольга Звагина, крановщица башенного крана КБ-160, могучего сооружения, ажурной башни, где находится ее, Ольгино, ласточкино гнездо, отсюда она легкими движениями руки управляет мотором, тросами, всем движущимся остовом крана, поднимает с площадки панели, разносит их по монтажным точкам.

Чуть зазеваешься, и уже звеньевой Петр Невирко машет рукой: давай! давай! В каске, на фоне кудрявых облаков, он кажется Ольге немного забавным, каким-то игрушечным — поднял руку, и она, слившись взглядом с этой рукой, зорко следит за каждым ее движением, за каждым еще не сказанным «майна-вира», и так хочется ей, чтобы Петр на нее не сердился, чтобы все у нее получалось отлично, по-настоящему.

Она была намного старше Петра и относилась к нему, как к сыну. Знала, что он парень стоящий, работящий, уверенный в себе. Правда, немного занозистый, но отходчивый. Глаза у него добрые, доверчивые. А ведь совсем еще недавно бегал в школу в своей Дримайловке, за Нежином. Теперь же вон на какую высоту забрался, тоннами железобетона орудует, монтирует их со знанием дела. И хотя Ольга тут как бы главная сила — ведь ее кран все это опускает, поднимает, переносит, — знает она, что на Петре Невирко лежит вся ответственность, он здесь за старшего. Бригадир, мастер, прораб — это уже где-то выше, над ними, как контроль и опека, а Петр все своими руками строит.