Лев Николаев - Тополиный пух - Послевоенная повесть

Дом Антона был в селе с краю, последним оставался только Васятка. Хромой с детства — неудачно прыгнул с дерева, — Антон так и не женился. Жил один, в достатке. По причине хромоты его и не взяли во время войны в армию — остался в селе. После войны Антон в колхоз не пошел, а устроился в райцентре. Поправил дом, огородил двор не плетнями, как все, а поставил настоящий забор на толстых просмоленных столбах. В деревне даже поговаривали, что он собирается крыть крышу железом. «А что? Такой и железо достанет!» Обычно Антон приезжал из райцентра на машине, которая заезжала в его двор и, не заглушая мотора, стояла там несколько минут.

В тот вечер Петр Васильевич пошел из правления не прямиком, как обычно, а огородами. Хотелось взглянуть на картошку. «Дай бог, собрать бы! Погода не помешала бы…» — думал председатель, шагая по неширокому проходу, отделяющему огороды от поля. Внезапно он услышал металлический лязг, но не такой, который бывает, когда ударяется ведро или открывается в сарае засов, а чистый и звонкий, даже мелодичный. Петр Васильевич не мог ошибиться…

Сколько раз возникал в его ушах этот звон, когда он представлял себе, как привезут наконец из района для колхоза железо. Но его все не везли, говорили, что нет.

Звон слышался со двора Антона, и Петр Васильевич, не раздумывая, направился прямо туда. Подойдя ближе, он увидел, как Антон вместе с шофером таскает на голове трепещущие листы.

— Стой! Где взял? — Петр Васильевич преградил путь Антону.

— Отойди, — сверкнул на него глазами хозяин. — Не твое дело!

— Мое!

Шофер перестал таскать, а только сбрасывал листы с кузова.

— Где тебе железо дали? — не унимался Петр Васильевич. — Где?

— Не твое дело, — отвечал Антон, крутясь с листом железа на голове. — Тебе-то что?

— Ну, погоди у меня! — уже закричал Петр Васильевич и повернул назад в правление. Уже ночью из района приехали два милиционера, и железо снова погрузили на машину. С собой они Антона брать не стали, а вручили ему повестку, по которой он, Антон Григорьевич Фетисов, назавтра должен был явиться к следователю.

Прошло еще несколько дней, похожих друг на друга. На улице все так же стояла жара, и все так же было прохладно только в лесных чащах да на речке. В жару деревня вымирала. Не скрипели калитки, и не трещали журавли колодцев. Все остановилось, точно заснуло на несколько часов.

Сережка строго-настрого предупредил деревенских, что если кто скажет кому, что он курит, — пусть тогда не обижается.

— Изметелю, — сказал он.

Хотя ребята и не поняли слова «изметелю», но догадались, что ничего хорошего городской не обещает.

С куревом в деревне было хорошо. Сережка отсыпал табачок у деда — знал, куда он прячет его про запас, когда нет папирос. Плоховато было только со спичками, а зажигалку, которую ему подарил Японец, он забыл в Москве.

«Как бы она здесь пригодилась!» — сетовал Сережка.

Однако с куревом у него тоже вскоре вышла промашка.

В тот день, как назло, испортилась погода. Пошел мелкий и нудный дождь. Сережка сидел дома. Гулять было нельзя, а книг, которые он, наверно, почитал бы от полного безделья, не было. Одна только, неизвестно откуда попавшая к ним «Королева Марго» валялась на печке. В книге не хватало многих страниц, а добрая половина из оставшихся была разорвана или покрыта желтыми подтеками. Маленькую же книжечку о Москве, которую он случайно нашел в чулане и в которой рассказывалось, как Юрий Долгорукий основывал город, уже прочитал. Книжечка снова вызвала приступы тоски — опять вспомнилась Москва, двор, ребята, и, как всегда, встал Японец… Сережка подошел к окну, начал рассматривать посеревшую деревню. Она показалась ему особенно безрадостной, отчего его настроение еще больше помрачнело. Внезапно Сережка ощутил над ухом тепло. Это приблизилась к нему и склонилась над головой бабушка. Он даже не заметил, как она оказалась рядом. Они начали смотреть на улицу вместе, каждый думал о своем, не мешая обнявшей их тишине.

Пришел дед. Повесив мокрую куртку на гвоздь и зябко потерев ладони, присел на табуретку.

— Ну, как дела? — снимая сапоги, обратился он к Сережке. — Что еще у тебя стряслось?

— Ничего…

— То-то… Ничего… — как-то неопределенно произнес дед. — Баловать меньше надо и дурь меньше надо показывать. Дурь-то к хорошему не приведет…

Серафима Григорьевна вернулась к печке.

— Да что ты, дед? Опять за свое? — она сильно громыхнула ухватом. — Уж не каждый день у него баловство случается. — Потом она поставила ухват перед собой, как ружье, и, посмотрев на деда, добавила: — Хватит, уймись. Дай отдохнуть мальцу. Мало ему учителей за год. Тебя еще не хватало.