Эдуард Овечкин - Акулы из стали. Ноябрь

На берегу какого-то, но явно не этого, моря Катя стояла в пене убегающей волны, смеялась и придерживала руками подол белого платья, который развевался ветром, и Толик обратил бы внимание на то, как красиво она смеется и какие у нее красивые коленки и грудь, да мало ли на что еще он обратил бы внимание, если бы не черная полоска наискосок по фото, наклеенная на правый нижний уголок рамки.

В горле пересохло и Толик прокашлялся, чтобы спросить:

– Простите?

– Да? – обернулась к нему библиотекарь.

– А вот фотография у вас на столе, извините…

– Это Катя, библиотекарь наш, – женщина вздохнула, – я тут временно сижу, пока нового не найдут…

– А… с ней что?

– Похоронили вчера. Так нелепо, попала под машину, шла кого-то встречать вечером, меня попросила подменить ее и… Боже, как это нелепо все. Вы ее знали?

– Нет, в общем… ну как сказать, встречались однажды и… собирались познакомиться, но все никак не выходило, то служба, то… все остальное…

– Она одинока была последнее время, все ждала чего-то, искала. Грустила. Боже, как это нелепо все.

Женщина достала платок и промокнула глаза.

– Погодите, молодой человек, куда вы? А книги?

Толик вышел на крыльцо библиотеки, шагнул на тропинку и остановился. Куда было идти и что делать вот прямо сейчас, он решить не мог, а отсюда так красиво было смотреть, как рушатся все его планы, как завораживающе горят надежды и как проваливаются куда-то в тартарары мечты. Вот они с Катей занимаются сексом в отчищенной ванной – прочь; вот она встречает его со службы в халатике и смеется, когда он щекочет ее холодными руками, – красивый синий огонь; вот они отдыхают вместе на теплом Черном море и едут на катере в Голландию, погулять, там же так красиво гулять, – едут, едут, да уже никогда и не приедут. А еще был детский смех, ворчание мамы, запах домашних котлет, затекшее плечо, на котором Катя лежала и они вместе смотрели фильм по видику, поиски дежурного по кораблю и он: нет, ребята, у меня сегодня планы, простите, но теперь не как всегда, – да чего там только не было, как оказалось теперь, в этой голове.

Библиотекарь, уходя с работы, о чем-то его спросила, он что-то ей ответил или нет, но она лишь постояла возле него миг, пожала плечами и ушла. Проходил мимо какой-то знакомый, и Толик даже кивнул ему в ответ, и жизнь вокруг текла и медленно замирала, укладываясь на ночь, а Толик все стоял и не мог решиться сделать хоть один шаг потому, что шагать ему было некуда.

Ужасно замерзли руки. Когда их начало щипать невыносимо, Толик пошел в сторону дома. Но домой он идти не хотел – вдруг почувствовал, что ему становится тесно даже здесь, на улице среди домов, а в квартиру свою он сейчас просто не втиснется.

Проходя мимо своего дома, он отметил, что забыл выключить на кухне свет и его окно едва не единственное, которое горит во всем доме, и значит, уже довольно поздно и свет бы надо зайти выключить, потому что мотает счетчик, а всех же призывают сейчас к экономии, потому что времена тяжелые и электричество, как и тепло, доставлять сюда стране очень дорого, а дешево сюда доставлять ей только людей, хотя зачем она их сюда доставляет, раз все остальное так дорого и так подчеркнуто ненужно, – непонятно.

Тропу в сопках замести не успело. Метель, едва разыгравшись, устала, хоть и не сдалась совсем, и опять припала к земле. Мороз сверкал на небе звездами, и вообще было красиво, если бы было кому сейчас смотреть вокруг и вверх, в бездонное черное небо. Толик шел в сторону дивизии, пирсов и лодок и не знал зачем, но он чувствовал, что ему нужно куда-то идти и что-то делать, а куда тут еще можно было пойти?

Он не сразу заметил, что сбился с тропы и на какой из лысых почти верхушек сопок свернул не туда. Он просто продолжал идти, выбирая места, где снег был не очень глубоким и все равно проваливался в него, выбирался и брел дальше.

Когда совсем устал и выбился из сил, то нашел местечко поуютнее, под нависающим камнем, уселся и закурил. Пополам с дымом от Толика валил пар и стелился по куску скалы вверх, но там быстро замерзал и конденсировался. Сначала Толик озяб, потом его даже начало колотить от холода, но недолго, – стало тепло, сонно и захотелось расслабиться.

Далеко на горизонте там, где, как думал Толик, было море, началось северное сияние зелеными сполохами по небу. Сначала скромно и несмело, будто кто сыпал по небесному столу зеленоватую муку, а потом разыгралось и засияло всеми красками, переливаясь и катаясь, как радостный ребенок на ледяной горке. И стало светло и красиво, как в сказке. И хоть жизнь наша и не сказка, думал Толик, но красиво бывает, да и вообще, пока ты жив и достаточно здоров, то жить в общем-то и неплохо, если постараться и не думать о том, за что мне все это и как могло бы лучше, если бы тогда я то, а не это. И смысл в любой жизни есть, даже если он и заключается просто в поисках смысла.