Александр Трофимов - Необходимей сердца

— Я к чему говорю, — помедлив, пояснил гость, чье лицо выражало, что он прав во всем, — здоровье у вас слабое. Если надо в магазин сходить или еще куда — скажите. Мы с женой всегда вам помочь рады. Что вам старые кости по зиме таскать?

— Спасибо за заботу, я уж как-нибудь сама, — она не любила одалживаться.

— Да не стесняйтесь вы, — не понимая ее, пожал плечами Иван Сергеевич.

— Какое стеснение между соседями? — ответила мать.

Гость принадлежал к числу людей, неспособных подумать, что они могут быть не правы: все вокруг ясно, четко, понятно; силу привычки он считал силой правды:

— И заходить к нам не стесняйтесь. С деньгами у вас наверняка туго — пенсийка всего пятьдесят рублей, хоть и работали всю жизнь. На такие деньги и воробья не прокормишь, — он улыбнулся своей шутке.

— Мне хватает, — привыкнув к таким вопросам, без обиды ответила Настасья Ивановна.

— И комната вам велика для одной, — беспокоился Иван Сергеевич, наполняя свои мысли заботами о соседке. Сделал паузу, запасаясь осторожностью, вынимая мысль из чащобы слов: — Велика. К чему одной пенсионерке двадцать четыре метра? — он как бы разговаривал с собою вслух.

— Я не одна, — медленно возразила мать и хотела пояснить что-то, но оборвала фразу.

— Э… — махнул рукой Иван Сергеевич с оттенком язвительности, поняв ее молчание, и чуть не обжег ее словами, но, однажды решив быть осторожным, поостерегся. — Зачем вам деньги переводить на такие хоромы, — он обвел правой рукой комнату, точно хотел обхватить ее и взять с собой. — Метраж, он как пылесос, деньги сосет.

— Я эту комнату всю жизнь зарабатывала, — ответила Настасья Ивановна так тихо, будто голос у нее исчезал с каждым словом, и ее мизерная фигурка стала еще меньше.

— И хорошо, что заработали, и хорошо, — успокаивающе похвалил ее Иван Сергеевич. Он положил ладонь на стол и стал выплескивать слова быстро-быстро, точно был переполнен ими: — Но одиноко вам в такой пустоте, это ж не комната, а цельный физкультурный зал. Вы перебирайтесь, Настасья Ивановна, лучше к нам, — и на лице его отразилась радость, что наконец-то он высказал то, ради чего пришел. — У нас всего четырнадцать метров на двоих, — и он поджал губы, точно Настасья Ивановна была в этом виновата. — А мы вам доплатим — не обидим. И по справедливости будет, и деньги на ветер выбрасывать не надо. Ну а если телевизор захотите посмотреть или разговором душу отвести — пожалуйста к нам. Всегда вам рады будем.

Тяжесть сказанного облегчила его, и он сел прямо, тесно прижавшись к спинке стула, и от этого в его крепко собранной фигуре появилась надменная строгость.

Настасья Ивановна отсчитала деньги и ждала момента отдать их.

— Спасибо, но я уж лучше здесь, — трудная жизнь научила ее быть вежливой с людьми: так спокойней. — Стены здесь родные, — оправдывалась она, как и все стеснительные по природе люди, извиняющиеся за то, что не могут согласиться со свинством.

— Что стены, — встрепенулся горячими словами Иван Сергеевич, — оклеим вам стены такими же обоями желтенькими, вот и наши стены вам родными станут. — Он посмотрел на лабиринты трещин в потолке — Ремонт вам давно нужно делать. Комнаты у нас служебные, и надо нам их беречь, помогать государству по мере сил. Сами знаете — строим много, а жилья пока на всех не хватает, — и он укоризненно покачал головой.

— Я на пенсии, у меня уже не служебная площадь, — ответила Настасья Ивановна распятым голосом и подавленно протянула деньги, а гость все высиживал ее согласие.

— Как не служебная? — недовольно спросил он, морщиня лицо. — Тут в квартире все комнаты служебные, значит, и ваша служебная, иначе и быть не может. — И добавил неприязненно, нехотя принимая протянутые монеты: — Подумайте, Настасья Ивановна, деньги в наше время никому не помешают, а вам тем более.

Настасья Ивановна промолчала в ответ, спрятавшись в свои думы. Присутствие этого человека, переполненного жизненной энергией, несмотря на свои немолодые годы, и долгий разговор, выжали из нее остатки сил и вызвали прилив боли к затылку — и та тянула голову назад.

Сосед мрачно вышел, и после него комната стала меньше.

Когтистая тишина боли схватила за горло Настасью Ивановну, и она несколько минут не в силах была сдвинуться с места.

«Черт Иваныч», — подумала она про соседа, когда боль отпустила ее.

Лежать она не могла, нужно было чем-то отвлечься — неосознанно понимала она и села штопать кофту. Это была самая любимая вещь Настасьи Ивановны: чуть уходило лето — и мать пряталась в ее родное тепло. Мучаясь, она вдела нитку в лилипутское ушко иголки и вскоре с сожалением отложила работу в сторону — глаза сдались, да и непослушным пальцам трудно было удерживать иглу в повиновении.