Александр Трофимов - Необходимей сердца

Но пробивался, как светлая травиночка сквозь грубую корку взрослой жизни, и детский голосок.

А как чисто, бывало, звенел голос ее Ванюши.

Сегодня был необычный день — день рождения ее Ванюши. И ей подумалось, что в такой день должно было произойти чудо. Вдруг мать вспомнила — уже прошел по подъездам почтальон… Экономя, выключила свет — эта чрезмерная бережливость давно вошла в ее плоть. Прислушавшись к происходящему за дверью, выбрала момент, выскользнула в коридор и, осторожно открыв входную дверь с тремя замками, тихонько затворила ее и закрыла на свой ключ, боясь побеспокоить квартиру щелчком захлопываемой двери.

Сквозняк обвил ее ноги. Старые тапочки громко терлись о ступени. Равнодушные руки стали вдруг счастливыми от ожидания. Мать быстро достала из глубокого кармана ключ от почтового ящика, привязанный к длинному истершемуся шнурку. Таких ключей у нее было пять, и все в разных карманах — только один был на самом видном месте комнаты — под зеркалом, — обилие ключей объяснялось тем, что мать не надеялась на память, а остаться на одно даже утро или вечер без ключа было для нее слишком большой пыткой. Необходимость заглядывать по нескольку раз в день в неодушевленную пустоту ящика для писем стала для нее более важной, чем принимать пищу.

И сегодня чуда не случилось — письма не было.

Лежала только вечерняя городская газета. Мать развернула ее привычным жестом, в надежде, что там спрятался белый долгожданный квадратик бумаги. Газета недовольно прошуршала — радость матери не пряталась в ее глубоких складках. Несколько секунд мать удивленно смотрела на газету, как смотрит ребенок на фокусника, который не в силах выполнить его просьбу, тяжело свернула ее и нехотя положила на место. Она ненавидела сейчас этот со свежим запахом типографской краски квадрат безжизненной бумаги — точно он был одушевлен и сознательно принес ей зло. Молчание ее сердца длилось несколько мгновений, но ей они почудились длинными часами. Сердце очнулось в ней неожиданно, и она услышала звон слева — настырный, зовущий куда-то. Ей не хотелось возвращаться в комнату, ей казалось, что стены будут давить на нее. Было желание выбежать на улицу и что-то делать. Пустота комнаты словно ждала ее, и иногда она казалась себе рыбой, плавающей в аквариуме комнаты и не имеющей сил доплыть до противоположной стены.

И ступени лестницы словно стали выше — нарочно, чтоб ей было трудней идти, подметки ее на обратном пути еще громче шмыгали о них. Она так же осторожно отворила дверь, и вошла в рукав коридора, заставленного старыми вещами, и шла к своей комнате механически, будто ее вел кто-то. Хорошо, что никто не встретился и не вонзил в нее равнодушных слов.

Быстро захлопнув за собой дверь, словно за ней гнались, она приросла к ней спиной, чувствуя лопатками ее холод. От быстрого путешествия сердце застучало громче громкого — словно хотело вырваться наружу из своего заточения, и мать сильно прижала к нему ладони, удерживая в себе стук жизни. Ей стало казаться, что вся она — огромное сердце. Черная тишина стала безжалостно наваливаться на нее, вжимая в дверь, расплющивая сердце. «Мама», — услышала она голос соседского мальчонки. Вспомнила, как хотелось ей взять сына под руку, но знала, что он стесняется этого жеста ее любви, когда шли к зданию, что называлось коротко, резко, ясно — военкомат. Сейчас бы повторить этот путь! — уж она бы прижалась к Ване всеми старческими своими косточками.

Той проклятою дорогой никогда в жизни она больше не ходила.

А как весело шли, как парадно играла музыка, как уверена была она, что совсем скоро сын торжественно вернется с победой, где оно, то время-времечко, куда укатилось?..

Ночь наступила так: свет, видя страдания матери, исчез — и наступила тьма.

В комнату упорно постучали, но мать уже не чувствовала разницы между собой и дверью — они были одно целое, — стучали ей в спину. Вздох, зажатый в горле, ожил и вырвался наружу, по рукам пробежала зыбь, и они с запозданием потянулись к горлу, влекомые энергией самосохранения, словно желая разорвать его и вырвать вздох, помочь легким справиться с отмирающим телом.

Постучали снова, и настырный звук опять проколол ее. Мать уже чувствовала себя отдельно от двери, она словно вернулась в свое тело, как возвращаются в одежду. Ноги последними стали слушаться ее. Тело ожило, забыв металлическое бесчувствие. Отвечая на стук, мать прошептала испуганно, удивляясь, что голос еще слушался ее, а потом повторила тяжелым словом громко и внятно: «Войдите».