Владислав Ситников - Рассказы

Ништячка собирала ништяки — объедки на еще не убранных тарелках кафетериев и кафе. Отсюда и кликуха.

А кому нужны её ФИО? У бомжей имен, как и биографий, не бывает. То есть, конечно, своя история есть у любого существа, но всякий бомж и сам не верит в свой вчерашний день. Так что запах, прошлое и будущее у них — на всех общие. А Ништячке погонялово — ее полное прозвище Ништяк-баба — дали еще и в глумливую отместку за наглость, вздорный характер, да и вообще. Поначалу-то ее крестили Пионеркой: она ведь поселилась под мостом через Пионерку — ну, ту, что прежде, пока в трубы не загнали, Царицей была. И потом громадная она, Ништячка, — тонна мяса, никак не меньше. И Пионерка! Прикольно. Ну, и потузили пару раз для прописки: территория-то давно поделена, лишний рот никому не нужен. А там смотрят — нет, дорогу никому не перебегает, по ящикам мусорным, по урнам не шарится. Гордая, блин, что ли? Нет, конечно, если кто просто так бутылку отставит — заберет. Но это святое, за это сусала не правят: все равно, не она, так пенсионерка какая-нито подберет. А по ящикам-урнам — нет, не шустрила. Так что приняли Пионерку в дружину. А уж потом в Ништяк-бабу переименовали. Из своего бомжовского юмора. Она ж, во-первых, никогда не клянчила, к столам шла как хозяйка. Приглянувшийся кусок могла и с вилки снять — прямо у самого рта. Да еще и лапищей своей зачумлённой по лицу чирканет. Бедные посетители после этого чуть ли не блевать бежали. А во-вторых, она вообще за собой не следила. То есть абсолютно. Мало того, что когда-никогда, а при удобном случае не искупается, от чего ни один бомж не откажется, а вовсе не умывалась, не чесалась, рук не мыла. Ею и ее ништяками даже бомжи брезговали. И к костерку ее подваливали только тогда, когда совсем уж не повезло и за душой нет ни ломтика. Ну, или наоборот, если уж очень подфартило — пойла море, а за хавкой бежать в лом. Так однажды, когда дернули с аптечного киоска три ящика перцовки, так целую неделю обретались у нее и от пуза харчевались. И вот теперь вообразите себе, что это чудо в струпьях, идя по улице, не только не уступала дорогу нормальным людям, а, наоборот, так и норовила толкануть-терануть их каким-нибудь своим огузком. Уж и сколько раз ее били — и кто только не старался! А она отлежится и — как тут и была. Бомжи смеялись: «Если у кошки девять жизней, то в нашей Ништячке — все девять кошек». Да она и сама бросалась в драку по поводу и без и просто так — для смысла жизни. И все молча. Придет ли кто к ее костерку, уйдет ли, она — ни «здрасти», ни «до свидания». И дралась молчком — лишь похрякивает. Да так и подворачивается за нос или ухо укусить, или же глаза выдавить-выцарапать. Одним словом, смой эту коросту какой-нибудь дождичек с лица Земли — та только бы вздохнула облегченно. Самое что ни на есть Ништяк-баба. И не стоило бы о ней речь заводить, если бы не её Самый Большой Ништяк — был у нас тут штрих такой.

Объявился этот пассажир на набережной у фонтана — как рад в Ништячкиных угодьях. День сидит, второй сидит; не курит, пива не пьет, чего сидит — одному богу известно. На третий день — уже к вечеру — Ништячка стала на его скамеечке ништяки разбирать. А он, видать, совсем оголодал, бедняга, и только щас о том очнулся. Такими глазами посмотрел на Ништячную шамовку, что та невольно протянула ему какой-то шницель обглоданный. А может, и в издевку подала — на, мол, рванина, с барского плеча. Представляете картину Репина «А на-кась!» Молодой парень — ну, от силы под тридцатник. Хотя и в отполяненном виде, но вполне, вполне прилично одетый — явно не от «Большевички». Симпатичный. Высокий. Играл бы в кино — был бы секс-символом. И подмонастырился под Ништячную раздачу!

Сглымздал он, значит, шницель этот, — только, что не с пальцами, — да так и сидит, отвернувшись, боится взглядом себя выдать.

Ништячка, коль нашла струя такая, швырнула ему еще шматок какой-то. И нет, чтобы по-хорошему, по-доброму протянута из рук в руки. Нет, прицельно шваркнула прямо-таки в гульфик — как в душу плюнула. Да и поутилась к себе на стойбище. Но парень все же изловчился, поймал кусок в самый последний момент — чуть ли не снял с самого святого в мужском одеянии — и поплелся за благодетельницей. Так старая такса ходит за хозяином: никогда не рядом, а всегда на всю длину поводка сзади.

Пришли. Ништячка костерок вздухарила, чайку сгондобила, а пока суть да дело, причастилась парой флаконов настойки боярышника: на голодный-то желудок оно ловчее забирает. Сидит, чавкает.