Владислав Ситников - Рассказы

— А что такое брага? — спрашивает Машка Австрийская.

— Ну, это такой наш сидр, только из чего угодно. Но я согласен и на ваш сидр.

На том и порешили.

Я только не понял, зачем надо было для этого ехать так высоко в горы?

Мы ехали, ехали, ехали… Я даже уже решил попросить их познакомить меня с самыми необходимыми местными достопримечательностями — в смысле домика неизвестного архитектора. Но, слава богу, мы остановились полюбоваться видом со смотровой площадки.

Вид был действительно замечательный. Мы стояли над самым обрывом, а под нами совершенно сказочно рассыпались по неширокой долине городишки, селеньица и, как бы это сказать получше, — полюшки? — так ведь это женское имя, а не название для тех лоскутков… — одним словом, совершенно сказочный вид. Прямо хоть сейчас бросай все и начинай снимать «Старую, старую сказку». Вот только Олега Даля, увы, уже нет, а никого другого в его роли я себе представить не могу.

А тут я еще приметил цветочек, чрезвычайно похожий на нашу степную гвоздику.

Гвоздика эта — наша, степная, — очень скромненький цветочек, размером всего-то с ноготок младенческого мизинца, с пятью совершенно крохотными лепестками. Но зато встречается он крайне редко — впрочем, его и приметить-то трудно. И, не знаю, как у кого, а у меня эта гвоздичка вызывает полное умиление. Представьте, выжженная, иссушенная степь, когда даже полынь и то превращается в мумию сушеную, и суслики уже перестают обращать на тебя внимание: «Уйди, противный, не видишь — дышать нечем! — а ты хочешь, чтобы я из-за тебя в это пекло нырял?!» И вдруг такой крохотный, былинный — от слова былинка — цветочек. Что-то такое совершенно невозможное, как любовь чахоточного пажа из села Безродное к наследной принцессе Великой Британии.

И я еще с детства знал, как проверить свою избранницу: если я дарил ей такую гвоздичку, и она приходила в тихий, лучистый восторг — мой человечек.

И вот я сорвал этот австрийский цветочек и преподнес Машке Австрийской. Машка замерла, а её матушка внушительно объяснила мне, что это растение занесено в Красную книгу и рвать его нельзя. А Машка так и молчала до самого хойригера.

Я, конечно, вовсе и не думал проверять ее, но, честное слово, мне было очень приятно. Я тихо улыбался себе в тряпочку и уже совершенно не помышлял о том, чтобы снимать «Старую, старую сказку».

О том, что я так и не познакомился с домиком неизвестного архитектора, я вспомнил уже где-то часа через полтора-два сидения за столом. И направился в темный конец сада, как это у нас называется.

К моему удивлению, идти пришлось действительно практически через весь двор. Хойригер действовал в одной из малых сторон дома, построенного по местным традициям в форме прямоугольной буквы «о». А туалет находился в конце одной из длинных сторон, в полуподвале с окошками, открытыми внутрь двора. Пристроившись к писсуару, я невольно кинул взгляд через окно. И встретился с глазами овчарки, сидевшей на цепи напротив.

Она лежала, вытянув морду на передние лапы, и, не мигая, тосковала своими карими омутами прямо мне в душу.

Я аж даже отпрянул: ну, знаете ли, под таким взглядом не мудрено получить и расстройство отправления естественных надобностей!

Рассмеявшись своему испугу, я подмигнул собаке.

Она навострила уши, не веря своим глазам.

— Лежишь? — брякнул я первое, что пришло в голову.

Она часто-часто заморгала, не веря своим ушам.

— Ну, подожди, сейчас выйду.

И эта немецкая овчарка — поняла!

Не поднимая головы, не отрывая передних лап, даже не шевеля хвостом, она только порывами задних лап и крупа (впрочем, круп — это, кажется, только у лошади, но как-то язык не поворачивается применить в данном случае какое-нибудь другое слово), она только порывами задних лап и крупа выказала мне всю свою ликующую готовность и кокетливую скромность: ну как же, она же хорошо воспитанная фройляйн из порядочной и зажиточной семьи! — ей отнюдь не пристало бросаться на шею первому встречному.

Когда я подошел к ней, овчарка совсем вытянулась в струнку и даже глаза закрыла, давая мне поласкать себя. А потом она носилась вокруг меня, сбивала с ног и даже осторожненько покусывала — собака все же. Но ни разу не залаяла: ей же поручено ответственное дело, и совсем ни к чему, чтобы хозяин узнал, что она отвлекается от своей работы.

Когда мы уже вдосталь накувыркались, я заметил, что она охраняет навес, под которым скопилось уже метра на полтора высотой отменного, свежайшего, духмяного и нежнейшего альпийского сена.