Юргис Балтрушайтис - Литва - рассеяние и собирание

Многажды обнимаю тебя. Все вышесказанное прошу сообщить также Амендоле [218] Джованни Амендола (1882–1926) — итальянский публицист, известный политический деятель-антифашист. Дж. Амендола и его жена Ева Амендола-Кюн — ближайшие друзья Балтрушайтиса, Амендола-Кюн перевела на итальянский язык книгу стихов Балтрушайтиса. .

Любящий тебя Юргис.

<17/30 ноября 1910 г. Вевей>

30. XI.1910

Дорогой брат! Спасибо за письмо. Напиши мне, как зовут этого твоего русского из Москвы [219] В неизвестном нам письме Папини рассказал Балтрушайтису о разговоре о его поэзии с неким гостем из России, имя которого установить не удалось. . Может быть, у меня и Тютчева есть что-то общее. И я рад этому. Боратынского — хотя должен был бы я знать — не знаю. Я уверен, много дураков будут говорить о каком-то влиянии этих двух величайших русских. Но всякий, кто немного понимает душу, прекрасно знает, что мой мир совсем иной, что он несравненно одинок. Кто говорит другое — слеп, глух. И еще ты должен раз и навсегда понять, что меня не знает никто. Даже среди моих задушевных друзей. Потому что — например — ¾ моей книги, которая сейчас печатается, я не читал ни одной живой душе [220] Речь идет о первой книге стихов Балтрушайтиса «Земные ступени» (М., 1911). . Мой лирический мир я выстроил в одиночестве моей воли, в тишине моих печалей, моих мук, слишком глубоких, чтоб сообщать их кому бы то ни было. Кроме разве тебя одного. Любые мнения мне безразличны, но все же я хотел бы знать имя.

Теперь у меня все прекрасно. Получаю корректуры книги. Сочиняю новые стихи, из следующей книги, которая будет в тысячу раз более одинокой, чем нынешняя [221] Речь идет о книге стихов Балтрушайтиса «Горная тропа» (М., 1912). . Шлю тебе еще 2 стихотворения [222] Приложения к письму мы не знаем. . Напиши свое мнение о них. Только искреннее, только самое строгое. Жаль, что сейчас не можешь услышать ритм, это вещь важнейшая.

Обнимаю тебя.

Твой Юргис.

<26 ноября / 9 декабря 1910 г. Вевей>

9. XII.1910

Дорогой брат! Я забыл сказать тебе одну вещь, красивую и важную… Между моею жизнью в Италии столько лет назад и последним моим приездом к тебе навсегда закатилось столько всего, что я любил всей душой. Открылась дыра, где исчезли мысли, мечты и люди, люди, словно моя обманная греза, печальная и веселая. Едучи во Флоренцию, я боялся, что буду вынужден и тебя найти за гранью моего племени. Но с огромной радостью, с глубочайшим волнением я нашел тебя навсегда великим, совершенным в моем смысле, я нашел душу навсегда мужественную, навсегда творческую, созданную к победе, к основанию вещей, которые начинают подлинную жизнь, наипоследовательную во всех планах, устроенную на земле, открытой тобою, расчищенной, облагороженной, окрещенной и благословленной тобою, Джованни Папини, наилучшим братом моим. Ты понимаешь, что я хочу сказать, хотя говорю я слабо и сбивчиво. Это высшая истина, я ее вижу, чувствую, возвещаю тебе. И ты можешь пользоваться ею в любое мгновение душевной печали, уныния, если ты его иногда знаешь. Вот. Считая себя принадлежащим к вере немногих стоящих, спешу высказать тебе мою совершенную веру в тебя. И ты должен радоваться тому, что искренняя и немного ясновидящая душа благословила тебе навсегда.

Хотел бы сказать тебе все это словом более торжественным, более мужественным, железным. Но ты и так меня прекрасно понял. Пиши мне. Где Амендола?

Обнимаю тебя.

Твой Юргис.

До сих пор все еще встречаются люди, чью жизнь изменили книги. Гюнтер знал, по меньшей мере, двух мужчин, пострадавших от набоковской «Лолиты». Один просто жил по ней, другой — очень хотел по ней жить.

Еще он знал одну умную женщину, которая на вопрос, какие мужчины ей нравятся, отвечала: «Такие, как Шерлок Холмс». Когда ее спрашивали: «А поточнее? — она отвечала: — Любой».

Гюнтер знал, что в России постоянно встречаются люди, пытающиеся жить по Достоевскому. И заканчивается это хуже некуда. Почему, если живешь по лучшим произведениям лучшего писателя, все заканчивается хуже некуда?

Наблюдая за жизнью, Гюнтер убедился, что на нее влияют не только признанные шедевры, но и малозначительные произведения. Иногда — какая-нибудь книжная обложка.

История эта началась, когда после некоего инцидента, приключившегося с его организмом, Гюнтер попал в больницу. Туманный диагноз был неприятен и кардинально менял виды на продолжительность жизни. Гюнтер лежал, отвернувшись к стене, и ждал еще одного обследования, игнорируя игривый взгляд медсестры.