Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Я радуюсь тому, что поспел, очевидно, в самое время, к концу занятий, и, чтобы окончательно в этом удостовериться, смотрю на часы. Половину пятого показывают стрелки, на календаре четко синеют английские буквы, сокращенно обозначающие четверг. У меня в груди образуется гулкая пустота, в которую, словно в пропасть, срывается мое сердце. Как же так, обо всем на свете передумал я сегодня, все на свете вспомнил и только одному неясному томлению не нашел точного резона. И ведь помнил же я, ни на минуту не выпускал из головы редакторское предложение, можно сказать, только о нем все это время и думал, то отвергая его решительно, с полным сознанием благородной правоты, то слабея духом в предощущении искушающих перспектив и вновь ощущая прилив самоуважения оттого, что нахожу в себе силы ими пренебречь, а вот о самом главном забыл — о том, что ответ редактору условлено дать сегодня, в четверг. Что же это получается — не просто отказ, но еще и вызов, демонстрация, элементарное неуважение к руководству, которое не ставило никаких условий, а лишь просило сообщить определенно и вовремя о своем решении. В растерянности топчусь я посреди сквера, не в состоянии понять, как же, собственно, следует мне поступить, то ли продолжать свой путь навстречу предполагаемому свиданию с Машей, или же повернуться и опрометью помчаться обратно в редакцию. Девушки, идущие навстречу, одетые с тем нынешним изяществом, которое вовсе не достатком дается, а фантазией, смелостью выдумки и некоторым даже безрассудством, глядя на меня, улыбаются и хихикают — до такой степени оторопелое у меня лицо. Они проходят мимо, расступаясь и обтекая меня с обеих сторон, чуть заметный запах духов теряет свой смысл женской хитрости и искусства, он кажется естественным ароматом их юности, тайным прелестным образом сопряженным с их улыбками, журчащим смехом, блеском глаз.

И опять не прихожу я ни к какому определенному выводу, а только замечаю, что уже иду в прежнем своем направлении с тем чувством бесшабашности и веселого пренебрежения всеми возможными последствиями, какое бывает при начальном, легком и бравурном опьянении. Будь что будет, в конце концов, неужели не найду я случая подойти к редактору и извиниться за мнимую мою неучтивость, к тому же весьма возможно, что срок был назначен им весьма условно, для пущего эффекта, для того, чтобы приучить мягкотелую натуру интеллигента к принятию окончательных и бесповоротных решений. Осмотрительное сознание услужливо подбрасывает мне и еще один беспечный довод: бог мой, ведь не опоздал я еще, к чему заранее волноваться. Еще целая прорва времени в моем распоряжении, все на свете я успею, если захочу, — и с Машей повидаться будто бы невзначай, и в редакторский кабинет войти если уж не с ответственным, то по крайней мере с достойным, нисколько не потерянным видом.

Нервный подъем, и впрямь похожий на опьянение, охватывает меня, полузабытое уже состояние беспричинной легкости, раскованности и свободы, весь мир ощущаю я теперь и впитываю, острее и внимательнее сделались мои глаза, замечающие таинственное мерцание булыжника в пролете подворотни и смятенную графику обнажившихся ветвей, и обоняние мое обрело первозданную восприимчивость, подавленную до сего времени спрессованным однообразием городских химических запахов. Аромат вина различаю я в прохладном воздухе, из книг мне известно, что так должны пахнуть поздней осенью прелые листья, однако первый раз в жизни со всей очевидностью вдыхаю я этот прекрасный запах, вселяющий неясные чудесные надежды, о которых я уже и думать забыл.

Я представляю, как поражена будет Маша, когда вдруг увидит меня на этой улице, как в самоуверенном ее взгляде отразится внезапно совершенная растерянность, которую спустя мгновение она постарается, разумеется, преобразить в насмешливое демонстративное удивление, не способное тем не менее скрыть радость. Вот тут ни в коем случае нельзя растеряться, застыв пень пнем и хлопая глазами, тут позарез необходимо сказать что-то точное и простое, юмором оттеняющее лирический порыв. К сожалению, такие вот трогательные, насмешливые слова, как назло, приходят мне в голову не в тот момент, когда нужно, а несколько позже, они даже поражают меня иногда своим запоздалым достоинством и остроумием и приводят в ярость своею позорной неоперативностью. Ибо простительнее просто смириться с поражением, нежели махать после драки кулаками, сознавая к тому же, что в каждом этом размахе заключена потенциально сокрушительная сила.