Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

— Что уж так отчаиваться, — произнес он с интонацией крупного специалиста, приглашенного для консультаций со стороны, — ход всегда есть. Не бывает так, чтобы не было… Только подумать надо обстоятельно, сообразить, кого и как стоит задействовать, на кого выйти. Сразу, конечно, не обещаю, но позондировать можно. — Поразительно, что и в простыне, обернутой кое-как вокруг чресл, блондин не утратил той чиновной значительности, какую придают обычно хороший костюм и солидная обстановка кабинета. — Будем решать вопрос! — улыбнулся он вдруг озорно и молодо, и компания, как по команде, вновь засмеялась. Особым, так сказать, положительным смехом, каким сопровождается не острота, а какое-либо меткое резонное замечание или же справедливое решение.

Тут Женька, которому не терпелось напомнить, что нынешний поход в баню связан с его благополучным возвращением из-за рубежа, вновь вырвался на подмостки со своими канадскими впечатлениями. На этот раз речь шла о красавице канадке, с которой у нашего друга, разумеется, ничего не было, потому что и быть не могло, однако в то же самое время вроде бы и было нечто: взгляды, переглядки, неосознанное взаимное тяготение, которое Женька как человек идейный и подкованный преодолел, а вот канадка на прощанье плакала, когда везла их на аэродром (сама вызвалась) в своей изумительной «Тойоте».

Об этом и заговорили наперебой — не о любви, незаконной, несостоявшейся, а о машинах, «тойотах», «ниссанах», «мерседесах», о сервисе и о том также, что любую поломку можно в два счета устранить на каждом углу, поскольку механики дежурят возле всякой заправки у «Эссо», и у «Шелл» и только и ждут, чтобы ты подкатил к ним с какой-нибудь просьбой, а если, не дай бог, прижмет тебя в дороге, на пустом шоссе, вдали от городов, то все равно не беда, добежишь до ближайшего кафе, наберешь нужный номер, и за тобой через полчаса приедут на аккуратном таком грузовичке, тут тебе и ремонт, и профилактика, и все двадцать четыре удовольствия.

Уже не просто знание некоей иной, мало кому известной и доступной жизни слышалось в этих торопливых, взахлеб, с перебивом сообщениях и возгласах, но прямо-таки тоска по упущенным возможностям, по надеждам, которым не суждено воплотиться. Видимо, и блондин уловил это одновременно с Тахтаровым, потому что властно, хоть и негромко прервав разноголосицу, подытожил неожиданно задушевно:

— Все равно я бы там жить не смог.

— Господи! — не выдержал молчавший два часа Тахтаров. — Что за постановка вопроса! Никто из дому бежать не собирается, да и вообще Родину никто ни с чем не сравнивает, она Родина, и этим все сказано. Но почему тут хоть в чем-то должно быть хуже, чем там? Что, машины чинить не умеем, или удобства нам не нужны? Почему нам невыгодно без проблем жить, почему нам трудности каждый божий день необходимы, вот о чем думать надо!

Общество даже растерялось слегка от такого праведного недоумения, к тому же Тахтаров наверняка воспринимался уже как фигура несамостоятельная, допущенная в заповедную зону лишь малопонятной Женькиной прихотью.

Он и сам почувствовал, что задиристый его топ, привычный на заседании сектора и во время прочих ученых посиделок, здесь, в кругу людей официальных, странен и неуместен, и заторопился сгладить впечатление. Плеснул себе пива в стакан и объявил, что хочет произнести тост. Окружающие, каждому из которых невтерпеж было поведать свой собственный аналогичный случай соприкосновения с зарубежным сервисом, не без труда изобразили на лицах внимание.

В соответствии со своим положением гостя Тахтаров решил польстить хозяевам, точнее, подсластить пилюлю. Он начал с того, что выразил свое искреннейшее уважение людям, помотавшимся по свету и столь много повидавшим. Самое интересное, что в этом Тахтаров действительно был искренен и ничуть не преувеличивал. Затем, уже войдя в роль и наигрывая слегка мужскую свойскую скромность, — в этом тоже легче было произносить непривычные слова, — дал понять, что нравственная ответственность на таких знатоков Европы и Америки накладывается немалая. И, наконец, выпутавшись из плетения дипломатических словес, рубанул напрямую:

— Хочу выпить за людей, которые ездят по свету, летают и плавают, на приемах любезничают, переговоры ведут и по сторонам смотрят с одной целью — как бы принести пользу отечеству. Такая была некогда формулировка.

Кажется, его не слишком поняли. То есть поняли, разумеется, чего тут было не понять, и полными пивными стаканами с ним символически чокнулись, но сердцем, что называется, не восприняли; когда воспринимают сердцем, у людей бывает совсем другой вид. А тут вид был слегка настороженный, люди как будто прикидывали про себя, шутит он так изысканно или же говорит всерьез, и соображали на всякий случай, не ляпнули ли в его присутствии ненароком чего лишнего.