Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Вот почему сына своего Павел Федорович старался уберечь от такой безумной, всем на свете пренебрегающей любви. У него насчет Марата планы были вполне определенные. Закончит через полтора года университет по специальности «Экономика зарубежных стран», годик-другой протрубит в хорошем институте типа «Америка и Канада», а потом с полным основанием в Академию внешней торговли. Самому Павлу Федоровичу за рубежом поработать не довелось: бывать — бывал неоднократно, то профсоюзную делегацию возглавлял, еще когда в южном городе жительствовал, то спортивную, по нынешней своей линии, — но на постоянную заграничную не тянул, сам это понимал. Понятно, когда он тридцать лет назад едва-едва нащупывал в комсомоле свою тропу, не только что перспектив таких не светило, но даже и разговоров не возникало. Целина тогда звала, а не Женева. Еще пели тогда «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна…» от души, с ознобом волнения, с вызовом пели, но совершенно умозрительно, поскольку Африка в те годы существовала разве что в сказках про Айболита. Это лет этак через десяток вдруг выяснилось, что в Африку очень даже недурно поехать по линии помощи слаборазвитым странам. А уж потом такие возможности замаячили, что какая там Африка… Павел Федорович за рюмкой в тесном приятельском кругу, блаженно расслабившись, признавался: «Хотелось бы, конечно, поработать за рубежом, не скрою, крепко хотелось бы…»

Конкретно Павел Федорович не представлял себе той должности, какую мог бы исправлять в нашем заграничном представительстве, все больше внешние, престижные приметы иностранного пребывания рисовались его осведомленному воображению, однако, спустившись на землю, твердой рукой укрощал свои фантазии — не совсем та у него подготовка. Зато уж сыну мечталось дать подготовку по всем правилам. И языковую, и всякую прочую по части общественных наук… Павел Федорович твердо был убежден на основании немалого опыта, что, вопреки основоположникам, общественные науки являют собой для решительного взлета более надежную базу, нежели образованность чисто техническая. НТР, ускорение прогресса — это все модные разговоры, бытие так устроено, что надстройка определяет все. Павел Федорович и себя-то искренне полагал фигурой не менее, а то и более значительной, чем какой-нибудь физический или химический член-корреспондент, потому что не в лабораториях набирался мудрости, а в инстанциях посерьезнее…

Итак, сын должен был сполна получить все то, чего недобрал отец, и неожиданность в виде внезапной, как обвал, любви предусмотрительно оценивалась в качестве нежелательной помехи на этой стезе. Правда, Марат, парень сдержанный и уравновешенный, даже по физической своей природе позволял надеяться, что нелогичная эта душевная сумятица его минует. Хотя черт его знает, иной раз именно от таких тихарей и жди скандала. Одно время Павел Федорович заподозрил в поведении сына что-то необычное, тот вроде возвращаться стал позднее обычного и в походы какие-то немыслимые взял привычку налаживаться, с палатками, со спальными мешками. Павел Федорович и сам когда-то не прочь был пошататься с туристской шарагой по лесу, костерок разложить, но ведь это в какие времена было, самый роскошный транспорт — допотопный велосипед, из одежды самое завидное — лыжный костюм из лохматой сизой байки на все сезоны. Теперь-то возможности другие, хочешь — в Домбай, хочешь — в Дагомыс, все в наших руках. Там, между делом, и партия может сложиться подходящая. Павел Федорович усмехался всякий раз, когда произносил про себя это старорежимное, деликатное понятие, хорошо, черт возьми, выражались предки, точно, а главное: думали правильно. Именно п а р т и я, то есть нечто, предполагающее всесторонний трезвый учет различных интересов, в том числе и родственных, а не любовь с первого взгляда, какая закручивает человека похлеще нынешней дискотеки. А в этих самых походах с ночевками в мешках под елью и с песнями под гитару все располагало как раз к такой любви — бездомной, нерасчетливой, непутевой, а уж интересы близких вообще не ставящей ни во что. Да и что за близкие могут оказаться у девушки, привыкшей ночевать в палатке да на вокзальных скамьях, — мелкие служащие в лучшем случае, народ без претензий. Было, было подозрение, что Марат неспроста ввязался в эти свои туристские шатания; его самого Павел Федорович расспрашивать не решался, зная, как скрытен сын и обидчив. Пробовал, конечно, подначить чисто по-мужски, грубовато, как между приятелями, — не тесно, мол, в этом спальном мешке… Марат краснел и отмалчивался, да и понять давал, что шуток такого рода не приемлет. С женой на эту тему разговаривать было бесполезно, она хоть и защитила диссертацию в своем южном городе на тему о художественном воспитании подростков, к современным ребятам тонкого подхода не имела вовсе. Пришлось подъехать к дочери, Карине. Эта десятиклассница как назло переживала первый всплеск юношеской гордыни и малооправданного высокомерия, окружающие казались ей убогими и ничтожными личностями, учителя, соученики, родственники, соседи, прохожие, все на свете, кроме певца Валерия Леонтьева и еще какого-то киноактера, с которыми она мечтала познакомиться. Разумеется, на прямой, хотя и в меру тактичный вопрос, что ей известно о личных увлечениях старшего брата, эта дуреха фыркнула презрительно и передернула плечами, давая понять тем самым, что объект Маратовых интересов настолько далек от прельстительного мира ее собственных грез, что ей даже и вспоминать-то о нем неинтересно. Такая заносчивость укрепила Павла Федоровича в худших его подозрениях, и он прикрикнул на дочь, потребовав от нее не спесивых ужимок, а точной информации. И кое-что, само собой, добавил раздраженно по поводу дискотечного эгоизма и пренебрежения родительскими заботами. Вот когда пальто кожаное необходимо, либо магнитофон для гуляния заткнув уши…