Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Тахтаров почувствовал себя неловко, так краснеешь в вагоне метро, когда ловишь себя на том, что «интеллектуальный» твой разговор с приятелем давно привлекает внимание осовелых от долгой езды, замороченных жизнью пассажиров. Принялся растолковывать свой тост, чего делать никогда не следует, как и оправдываться в оплошности, которой не совершил; чем вдохновеннее и косноязычнее говорил он о том, что и впрямь считает целью всякого зарубежного путешествия извлечение хоть небольшой прибыли для отечества, приращение хотя бы чисто духовного, но все же конкретного капитала к общему нашему опыту, тем скучнее и как бы протокольнее становились лица его новых приятелей.

Короче, вдруг стало ясно ему: намерение ознакомить кое-кого из них со своею идеей — затея безнадежная, то есть до такой степени безнадежная, что Тахтаров даже подивился тому, что не понял этого раньше. Он поднялся и пошел в парную, уж этим-то случаем надо было воспользоваться. Вслед за ним никто не потянулся, похоже было, что заядлых парильщиков в компании и не подобралось, сауна занимала их больше по соображениям недоступности и престижа.

Тахтаров один сидел на полке, вдыхал сухой, беспощадный финский жар, пахнущий не смолой, а какою-то сладкой душной затхлостью, плохо, будто через силу, потел и не получал никакого удовольствия. На мгновенье забежал чернявый артист, в голом виде вовсе не такой представительный, как в элегантных своих костюмах, бокастый, как женщина, поерзал, поерзал на нижней ступени полка и, уходя, с миной детского каприза признался Тахтарову:

— Между нами говоря, все эти сауны-шмауны терпеть не могу…

Вернувшись в предбанник, Тахтаров застал общество за одеванием. Обстоятельно, как и разоблачались, застегивали непослушные запонки, подтягивали эластичные помочи, просовывали головы в удавку раз и навсегда завязанных галстуков, перед зеркалами, которых было много, взбивали свои шикарные, как у эстрадных звезд, шевелюры.

Натягивая на распаренное тело свитер и джинсы, Тахтаров стал свидетелем еще одного разговора. На этот раз негромкого и серьезного, Тахтарову даже почудилось, что это его не вполне корректная здравица спровоцировала суховатую деловую атмосферу. Потом он понял, что переоценил свои возможности. Его неделикатная тирада не имела воздействия на здешние умы. Просто тема, по поводу которой обменивались мнениями, требовала сдержанности и приглушенности тона. Говорили о том, кто куда продвинулся по службе, какой пост занял, какие перспективы приобрел, чего еще вправе ожидать от жизни. О суммах окладов речи, понятно, не шло, точно так же, как о премиях или продовольственных заказах или как там они еще называются, зато с мужественной почтительностью встречались упоминания о «вертушке». О пользе отечеству упоминать было не принято.

Здоровых, плечистых, рукастых и ногастых мужиков в самом соку видел перед собою Тахтаров. Невольно лезло в голову, как подошли бы им брезентовые робы, какие носят строители, бурильщики, разные там монтажники-высотники, как хорошо смотрелись бы на них спецовки с фирменными знаками, такие выдают теперь станочникам на хороших заводах, да чего там, обыкновенные телогрейки оказались бы им впору, как механизаторам и лесорубам. Хотя, что говорить, и костюмы, подобные тем, в каких подписываются международные протоколы, контракты типа «газ-трубы», сидели на них неплохо. Недаром они их так обстоятельно одергивали и оглаживали.

Первым привел себя в порядок блондин, парадный, словно участник модного показа, розовый после бани, с распушившейся малость прической, он остановился на прощанье в дверях и произнес, обращаясь более всего к эстрадным артистам:

— Ну что ж, рад был познакомиться. Конечно, обстановка, — он обвел предбанник не очень-то лестным взглядом, — не самая изысканная. Но ничего, я думаю, встретимся еще не раз. На более высоком уровне. Решим вопрос.

Он вышел, никого не дожидаясь. Потом, когда, миновав многочисленные переходы и спортзалы, в которых бегали и прыгали двухметровые легкоатлеты, выбрались на улицу, возле подъезда обнаружили одну лишь «Волгу» чернявого артиста. Севши за руль, артист распахнул дверцы. В машину полезли скопом, как школьники; Тахтаров же именно со школьных лет избегал давки, какая возникает, когда что-нибудь кидают «на шарап». Места в машине ему не досталось. Водитель, зажав в зубах трубку, изобразил взором своих ироничных глаз некое учтивое сожаление. Тахтаров смутился и принялся уверять, что и не хотел садиться, поскольку живет совсем рядом. И двинулся к выходу со стадиона. Машина некоторое время ехала обок, Женька, зажатый могучим приятелем, пытался что-то прокричать ему из глубины салона, Тахтаров не стал вслушиваться, он улыбался, чтобы не показаться неблагодарным, и ускорил шаг.