Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Это были его звездные часы: сидеть в президиуме, не в самом, конечно, центре, но от самого центра в волнующей близости; чувствовать, как монументально смотрится в свете киношных юпитеров его крупная голова с высоким, тщательно вылепленным природой лбом и ранними мудрыми сединами, а потом с папочкой заранее выверенной речи подняться на трибуну и, посмотрев в зал, будто в открывшуюся внезапно взору светлую даль, произнести, подражая невольно кому-то из известных актеров, часто играющих в кино элегантных мужественных руководителей: «Дорогие товарищи! Позвольте поприветствовать… С чувством глубокого удовлетворения…» Надо думать, на каком-нибудь из таких торжественных вечеров и приметил Павла Федоровича Иван Суренович. Наверное, еще у помощника осведомился, как бы между делом, тоном вовсе незначительным: что это, мол, за парень на трибуне, прямо как с плаката сошел? Тут уж спасибо Степану, недаром они с Павлом Федоровичем хорошими приятелями были, дал ему исчерпывающую характеристику. Причем тоном совершенно объективным, в этом-то все искусство, ничем не выдавая своей личной симпатии к взятому на заметку товарищу.

А Иван Суренович, взяв человека на заметку, никогда не упускал его из виду. Павел Федорович очень скоро смог в этом убедиться. Настоящее его выдвижение тогда и началось. В члены городского бюро его провели, избрали депутатом в областной совет профсоюзов, возглавлял он некоторое время даже ту самую студию телевидения, посредством которой пострадал некогда его закадычный друг Серега Комиссаренко. Историю эту, надо сказать, Павел Федорович зарубил у себя на носу и потому всех этих разбитных телевизионщиц — дикторш, редакторш, художниц с русалочьими распущенными волосами, — держал на дистанции, ни одну из них с глазу на глаз в кабинете не принимал, непременно кто-либо из посторонних вертелся тут же. Потому и не задержался он, к счастью, на этой взрывоопасной должности, двинулся на повышение в аппарат.

Кроме внешности в жанре замечательного ленинградского артиста, часто играющего в кино современных руководителей, Павел Федорович четко знал за собой еще одно достоинство: умение быть доверенным лицом. Проще говоря, каменно молчать про то, о чем тебя известили. Даже если на особой конфиденциальности сообщенного и не настаивали. Ему и так было ясно, без просьб и предостережений, — ничто из того, что обсуждается или хотя бы вскользь высказывается на определенном уровне, даже в виде неясного намека, не должно просочиться за стены кабинета или конференц-зала, если нет особого на то распоряжения. Эта привычка «темнить», как непочтительно выражались порой подчиненные из молодых, настолько въелась Павлу Федоровичу в плоть и кровь, что ни на один самый невинный, но прямо поставленный вопрос он не отвечал сразу по существу, невольно начинал обиняком и с приветливейшей улыбкой на устах топтался вокруг да около. Про него рассказывали, он об этом знал и ничуть не обижался на простаков-рассказчиков, что якобы однажды некий посетитель, достаточно знакомый Павлу Федоровичу человек, случайно заметил на его столе только что принесенный секретаршей железнодорожный билет и по дружбе не удержался от простительного любопытства. «Далеко ли едете, Павел Федорович? В командировку или отдыхать?» — допустил он некоторую приятельскую вольность в голосе. Павел Федорович растерялся слегка, словно пойманный на неудачном слове или досадной оплошности, и, заметая следы, чуть ли не залепетал противу обычной своей находчивости: «В один из прекраснейших уголков нашей Родины…»

Сколько бы, однако, ни изощрялись остряки, но именно способность хранить в строжайшей тайне даже то, что ничего тайного в себе не содержало, и определило в итоге благоприятное развитие его судьбы. Потому что оказалось поценнее всяких прочих талантов и дарований, которые кричат о себе на каждом углу, а сдержанностью и должным тактом не обладают. Попробуй в трудную минуту обопрись на этот самый хваленый талант, на оригинальность взглядов и смелость решений, а надежность и исполнительность — вот они, всегда под рукой.

Иван Суренович, как никто другой, умел отдать должное этим качествам. Потому и дарил Павла Федоровича своею дружбой, вызывая у завистников искреннее недоумение. Павел Федорович знал наизусть все их доводы: что, мол, находит такой мудрый, прозорливый человек в этом красавце из провинциальной оперы? Значит, находил, раз именно ему доверял порой поручения, требующие особой тактичности в исполнении, особой уверенности в том, что настоятельная просьба или осторожно выраженная нужда не станут почвой для нелепых слухов, не говоря уж о том, что не дадут основания для неверных истолкований. Ведь какой-нибудь узкий моралист, не нюхавший сложностей производства и строительства, мог превратно понять желание руководителей безлесной южной области раздобыть, помимо фондов, дополнительную древесину для своих хозяйств. Мог, чего доброго, и шум поднять по тому поводу, что некоторым товарищам из сибирских таежных краев устраивают в здешних благословенных краях полноценный оздоровительный отдых.