Дмитрий Стахов - Сон в начале века

— Разрешаю! — прогоготал старик и выпустил газы, и начат мочиться своей вонючей мочой, и все вокруг потешались и показывали на меня пальцем, и по мне текла вонючая стариковская моча, я был весь окутан стариковскими зловонными газами, но тут моему терпению пришел конец. Я сумел собрать в кулак волю и собрался с силами. Я превозмог боль, напряг шею и плечевые мышцы и разжал мертвую хватку стариковских бедер и сбросил его с себя. После этого я наступил старику на горло, притянул к себе председателя, крупного и лысого человека с большим добрым лицом, и ударил его лбом в середину лица, а пока председатель падал, вытащил у него из-за пояса большой пистолет.

После первого выстрела я посильнее надавил старику на горло, после второго еще чуть-чуть. Старик корчился подо мною, а я стрелял. На каждого северянина — одна пуля. Каждому — в лоб. Потом я отбросил ставший ненужным пистолет, наклонился к старику, который смотрел на меня снизу со страхом и мольбой: «Не убивай! — заныл старик. — Не убивай! Я еще жить хочу! Мне еще надо столько сделать!» и, хотя шея моя болела, плечи мои саднили, язвы на голове вспухали, хотя я вонял его мочой, я его не убил.

Я поднял старика на ноги, и тут обнаружилось, что он не умеет ходить, и мне пришлось тащить его вниз по лестнице, вытаскивать на улицу, закидывать в машину. Шофер старика было залупнулся, но я дал ему промеж глаз, выбросил из машины, сам сел за руль.

У старика была хорошая машина, даже лучше моего «ягуара», она шла легко и мягко, постовые менты отдавали машине честь, менты колесные сигналили и пробивали дорогу среди других машин, вертолетные менты давали над машиной круги, менты водные гудели с реки и ее протоков, а начальник того северного города стоял на балконе и приветственно махал рукой.

— Тебя здесь знают и уважают... — сказал я неторопливо, а старик затараторил, что, мол, он в самом деле всем известен и всеми любим, что он с детства инвалид и с детства сидит на чужих плечах, что с чужих плеч далеко видать и многое слыхать, что с моих плеч ему открылся вид и вовсе восхитительный и что убивать он меня совсем не хотел и уж тем более не хотел отдавать председателю для растления, а хотел заплатить долг и замириться с югом. Как мне было ему поверить? Это было мне совсем невозможно, но мне пришлось сделать вид, что я ему верю, и тогда мы приехали в поместье старика, он отпустил охрану, а мы поднялись наверх, в его кабинет, где тоже стояло дерево, а на ветке был устроен насест для старика, и старик открыл сейф и достал оттуда огромный бриллиант, стоимость которого многократно перекрывала долг северян южанам, и я взял бриллиант, после чего схватил старика за ноги и грохнул его головой о то самое дерево, что стояло у него в кабинете, и мозги старика расползлись по липкому от стариковских экскрементов полу. А потом я вышел вон, сел в машину, доехал до аэропорта, сел в самолет и прилетел обратно на юг, а одному козлу, который морщил нос от запаха, исходившего от меня, я так набил морду, что не он, а я сам забыл — куда я летал, зачем, кто меня посылал и как меня зовут и что за прозрачный камень я держу в руках...»

После заключительных слов Половинкина-второго начались овации. Гости, вдохновленные силой духа рассказчика, его волей к жизни и способностью находить выход из самых безнадежных ситуаций, рукоплескали стоя. А пример для подобного выражения восторга подал Половинкин-первый. Это Половинкин-первый гаркнул «Ура-а-а!», подбивая коленями стол, поднялся, снова гаркнул, и вот тогда встали все, и восторженное единение всех было впечатляющим.

Половинкин-второй оставался на своем месте, и на его лице блуждала скромная и застенчивая полуулыбка. Начали резонировать хрустальные люстры, а хрустальные бокалы загудели на разные голоса. Половинкин-второй поднял руки, таким образом пытаясь призвать всех к спокойствию. Тщетно! Восторги собравшихся только усилились.

Тогда Половинкин-второй сделал знак охране и лакеям. В зал были внесены громадные серебряные чаны с холодной водой; с ними лакеи стали ходить вдоль столов, а охранники, деликатно и с полнейшим уважением к гостям, зачерпывали большими золотыми ковшами воду и плескали ее в лица собравшимся. Только таким образом удалось вернуть всех на места и восстановить тишину.

Половинкин-первый, будучи умыт водой, утерся рукавом, смахнул воду с бровей, пригладил волосы и, словно оголодав, руками схватил с тарелки кусок осетрины и запихнул его в рот. Бедолага же получил свою порцию воды как раз в тот момент, когда собирался по примеру Половинкина-первого крикнуть «Ура-а-а!» Поэтому бедолага долго отплевывался и откашливался, отсмаркивался и отрыгивался. Оба они, занятые каждый своим, и не заметили, как сопровождаемый ближайшими охранниками, к ним подошел Половинкин-второй и вручил каждому по новому подарку и сказал, что ждет их завтра обязательно, а теперь, если они желают, то могут ехать и что машина для них готова.