Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

— Серенький!

Магда в порыве радости едва не выбила тарелку из его рук.

— Что? — спросил Бурдюков, тискаемый за шею и целуемый куда-то в район лопатки.

— Ты меня не обманул!

— В смысле?

— Ты был один! — глаза Магды светились радостью. — Ты, мой Серенький, стоял там один-одинешенек. Бедный, покинутый всеми. Тебе было больно, да? Они что, смеялись над тобой? Я их накажу.

Она погладила его по щеке.

— Кушай.

— Хороший омлет, — сказал Бурдюков.

— И ты у меня хороший, — улыбнулась Магда.

— А где я работаю? — спросил он.

— А я не знаю, — ответила Магда. — Мне достаточно того, что ты всегда возвращаешься. Спроси у отца.

Бурдюков издал горловой звук, полный сомнения.

— Он темнит. Или не знает.

— А хочешь, я спрошу?

— Нет-нет, — почему-то испугался Бурдюков, но Магду уже было не остановить.

— Дорогие мои соседи! — торжественно произнесла она, подступив к столу и шутливо поклонившись. Вилки и голоса притихли. — Кто-нибудь может мне сказать, где работает мой замечательный муж?

— Что?

После секундного замешательства стол грохнул хохотом. Все заоборачивались на Бурдюкова, кто-то, подавившись, брызнул крошками омлета, ему начали стучать по спине, другой сотрапезник вместе со стулом упал на пол.

— Клянусь, лучшая шутка года! — выкрикнул кто-то.

Соседи взревывали, постанывали, пучили и утирали глаза.

— Где-где он работает?

— А я где работаю?

— Ах-ха-ха! Где мы вообще находимся, друзья?

— Замечательно, замечательно!

— И омлет хорош, и шутка!

Бурдюков смотрел на смеющихся с независимым видом. Веселятся, думалось ему. А сами-то знают, где работают? Нет, не знают, соседское дурачье. Потому и смеются, что вряд ли могут вспомнить.

С раздражением он отметил, что Магда смеется вместе со всеми. Вот же дура!

Бурдюков отвернулся, стал смотреть в окно, за которым темнел широкий пустой проспект и росли высотные дома. Можно было открыть защелку на раме и вывалиться вниз. Несколько мгновений ему думалось, что это будет забавно. Где автор лучшей шутки? Вон он, на асфальте.

Ах-ха-ха!

— Серенький, — в компании с Павлом подошла к нему раскрасневшаяся, блестящая глазами Магда, — а действительно, где ты работаешь?

Не выдержав, они прыснули оба.

— Супер! — хлопнул его по плечу Павел.

— И ничего смешного, — сказал Бурдюков, замечая, как вольно держит Магду под ручку сосед. — Я серьезно.

— Серенький, ты же проверялся, — сказала Магда. — Я думала, у тебя уже все прошло.

— Что прошло? — спросил Бурдюков.

— Болезнь.

— Какая?

— Не знаю. Это же тебе лучше знать. Все, Серенький, — Магда сунулась губами к его щеке, — тебе пора собираться.

— На работу! — добавил Павел и заржал.

Бурдюков чуть не треснул ему в рожу. В красную, шелушащуюся, всю в каких-то струп…

Кулак разжался сам. Бурдюков вздрогнул и зажмурился. Неужели опять? Что это? Действительно болезнь? Значит, его визит к доктору оказался бесполезен?

В темноте под веками перемигивались точки. Будто навигационные огни на всем известном здании.

— Поспеши, Серенький, — сказала Магда.

Бурдюков кивнул в темноту, лишь бы отвязалась. Сосед снова хлопнул по плечу.

— Бывай.

Хорошо, целоваться не полез.

Бурдюкова передернуло, едва он представил стянутый белесой коркой рот. Он слышал, как народ отставляет стулья и встает из-за стола, как собирает тарелки, как шумно одевается, сытно икая и переговариваясь, но не спешил открывать глаза.

Наверное, если он чуть-чуть опоздает…

— Тебе что, особое приглашение нужно? — рявкнул ему в ухо отец.

Бурдюков мотнул головой.

— Я попозже.

— Чего? — отец сдернул его с подоконника. — Ты еще поговори у меня! — Он сунул в руки Бурдюкову какую-то тряпку. — Твоя куртка.

— Куртка?

— Пошли.

Отец подтолкнул его в спину. Бурдюков вслепую сделал несколько шагов и, вскрикнув, напоролся бедром на что-то острое, вроде бы на угол стола, а потом носком ботинка больно ударился о ножку стула.

— Глаза разуй!

— Мне плохо.

— Пройдет!

Отец пропихнул его в коридор, где Бурдюков в толчее кое-как напялил куртку. Кто-то по-дружески нахлобучил ему шапку на голову.

— Холодно сегодня.

— Спасибо.

Во множественном топоте, держась за перила, Бурдюков спустился по лестнице вниз. Ветер на крыльце ударил ему в лицо, ветер был сырой и хлесткий, он пах мокрой шерстью и гнилью. Бурдюков коротко перебрал ногами и, толкаемый справа и слева, влился в общую массу идущих.