Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Антонио понимал: Нью-Йорк для него в ближайшее время под запретом. Торчанием в Иеволи он тяготился – это было как повторение давно навязшего в зубах пройденного. Хорошо, зиму он перекантуется с женой – а дальше? Тут-то Антонио и вспомнил о разговоре с Тони Кардамоне. К концу зимы 1930 года, сочтя, что в Америку уже можно, он узнал у Виолетты хартфордский адрес брата.

Последний ребенок Ассунты (тот, которого Антонио зачал, отсиживаясь в Иеволи из боязни ареста) родился в начале июля 1930 года. Принимали роды бабушка Мария – и Стелла.

Ассунта была в огороде – следила, как Стелла с Четтиной подвязывают фасоль. Тут-то воды у нее и отошли. Влага заструилась по бедрам, смочила иссохшую почву под коленками. В первое мгновение Ассунта подумала: здесь и останусь, рожу прямо на гряде, под палящим солнцем. Действительно: как ей на ноги подняться? Да никак. Недавно прозвонили церковные колокола; стало быть, полдень. А жара такая, что платок на Ассунтином лбу успел и промокнуть от пота, и высохнуть, взявшись соленой коркой. Солнце светило ей прямо на живот, на этот выпяченный шар. Дитя – оно словно каравай. Испеклось – пора на выход. В размышлениях минуло несколько минут. Затем Ассунта сделала над собой усилие – встала все-таки, мокрая под юбкой от околоплодной жидкости, и крикнула дочерям:

– Четтина, беги к бабушке, скажи ей и тете Розине, что ребенок вот-вот родится. Стелла, иди сюда, помоги мне.

Стелла бросилась к матери, повела ее в дом, вся дрожа. Четтина помчалась на виа Фонтана. Там она ночь и провела, в компании тети Розины и шелковичных червей – на стадии окукливания их требовалось кормить беспрестанно. Впрочем, для Четтины же и лучше. Дома она бы только путалась под ногами.

Стелле было десять – достаточно, чтобы помогать при родах. Она усадила мать на табурет и точно следовала всем ее инструкциям, произносимым сдавленным от боли, приглушенным голосом: сделай это; принеси то; сходи туда. И так – пока не прибежала бабушка. Ассунта не кричала, не стонала – нечего соседям уши вострить. Узнают, когда все закончится. А то еще сглазят.

По распоряжению матери Стелла застелила кровать коричневым покрывалом, которое обычно использовали для сбора овощей и фруктов. Пусть телесные жидкости впитываются в это старье, простыни ведь жалко. Затем Стелла поворошила угли в очаге. Огонь разгорался медленно, заставляя пульсировать Стеллины шрамы от давних ожогов. Девочка никогда не видела, как рождаются младенцы. Когда появился на свет Джузеппе, она была еще слишком мала, в памяти ничего не осталось. Теперь Стелла с ужасом глядела в лицо матери. Ассунта тужилась изо всех сил. Глаза налились кровью, щеки побагровели, на висках и шее вздулись вены. Стелла уже знала: если возникнут осложнения, ее мама умрет. Волоча ведро воды, она думала: возможно, это последние минуты, которые она проводит с матерью. Стало быть, без паники; делаем все четко и быстро, дорожим временем.

Примчалась nonna Мария с неизменным мешочком сушеной мяты, запыхавшаяся, красная от подъема на гору в июльский полдень. Стелла думала, приход бабушки сразу снимет с ее плеч огромную тяжесть, но облегчение оказалось ничтожным. Мария была стара и слаба – как Стелла раньше этого не замечала? Сестра Летиция в тот день отправилась в Никастро. Принимать роды предстояло им двоим – немощной старухе и неопытной девочке.

Сами по себе роды прошли легко. Схватки длились всего ничего – часов пять. Однако Стелла с непривычки испытала чудовищное потрясение. Она была достаточно взрослой и понимала: при родах снимается строжайшее табу насчет женского интимного местечка; то, чего никто не должен ни видеть, ни касаться, выставляется напоказ перед повитухами. А как иначе они примут младенца? Но, Господи, до чего отвратительна эта багровая мякоть, эта кожистая складчатость, похожая на вскрытую инжирину, из которой почему-то лезет волосатая головенка. Стелла почти не сомневалась, что ребенок мертвый, – слишком долго эта головенка торчала будто на засохшей палке. Потом желтовато-коричневой змеей выползла жидкая какашка. Мария крикнула: «Подотри!» Стелла взялась за тряпку. Субстанция была еще горячей и мягкой, когда Стелла плюхнула ее, вместе с тряпкой, в ночной горшок. Наконец-то ребенок появился полностью – весь в слизи, и глаза под опухшими, непомерно крупными веками тоже покрыты слизью, а плечики опутаны странным сине-белесым жгутом. Нет, к такому Стелла не была готова. Она выросла большая – ей следовало бы проявить стойкость, всячески помогать бабушке. Потому что вот она, женская доля – столь тяжкая, что к ней заранее готовятся. В одну ночь Стелле открылся тайный мир женщин, подняв мятеж в ее сердце и разуме. Вот мерзость! Ее обожаемая мама унижена до животного состояния. Она не лучше поросящейся свиньи, ибо не способна защитить свое человеческое достоинство.