Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Самая серьезная катастрофа случилась между сестрами, Стеллой и Тиной, которые в течение шестидесяти четырех лет были неразлейвода. И однако, очнувшись после комы, Стелла отказалась говорить с сестрой, а причин объяснить не сумела. Или, может, ее просто не слушали.

С детства Стелла и Тина были немыслимы друг без друга, как уто́к без основы или основа без уткá. В течение двадцати четырех лет, до замужества, они спали в одной постели. Затем, еще сорок лет, жили по соседству, глядели из окон на одну и ту же заболоченную пустошь, делили трапезу и бегали друг к дружке сплетничать. Что перещелкнуло в разбитой Стеллиной голове, что заставило ее ополчиться на сестру – на милую, славную, кроткую Тину, которая все делала за Стеллу – стряпала, подтирала и даже слезы лила, да не день или два, а почти десять десятилетий?

Что это могло быть?

Меня всегда тянуло к тете Тине именно потому, что я жалела ее – одинокую старушку, которая самоотверженно ухаживает за своей лучшей подругой, пусть и бывшей. Трагедия, думала я. Повзрослев, за Тининой трагедией я разглядела еще одну – Стеллину; как я раньше ее не замечала? Действительно, разве это не ужасно: все, кто знает Стеллу, запомнят ее такой, какой она была в последние тридцать лет, – а именно полубезумной и несообразно упрямой. Тридцать лет ухода за Стеллой уже сказались на ее семье, подточили любовь детей и внуков. Говоря о Стелле, они вспоминают только плохое, самое плохое – едва ли даже это сознавая. Не мне их винить; последние тридцать лет и впрямь были тяжелы. Стелла еще не умерла (может, она и не умрет, обманет смерть – ей не впервой), – а все ее хорошие качества и поступки с общего согласия уже похоронены.

Вот зачем я отрешилась на время от собственной жизни – чтобы написать эту книгу. Надеюсь, в результате моих трудов Стелла Фортуна будет эксгумирована, ее странная судьба объяснена, ее доброе имя отмыто от пятен. Я пыталась восстановить детали прошлого, которых ныне живущие уже не помнят. Вниманию читателя предлагается книга, основанная на воспоминаниях, подкрепленных моими собственными изысканиями. Я от всей души благодарю всех – родственников, друзей, врагов, доброжелателей, жертв, соседей и просто знакомых. Любые ошибки, как фактические, так и оценочные, целиком на моей совести.

Деревня Иеволи как бы вползает по склону на плато сравнительно небольшой горы в сердце Калабрии. Плато, к слову, самое высокое в этих краях, а деревня никогда не была велика. Детство Стеллы пришлось на годы максимального расцвета Иеволи; но и тогда там, в каменных домишках, как бы стоящих плечом к плечу, насчитывалось от силы человек шестьсот. Надеюсь, прочитав о Стелле «особенная», вы не вообразите себе деревенскую блаженненькую. Стеллу в течение жизни многие недооценивали – но все они в этом раскаялись, кто раньше, кто позже.

Итак, Стелла была особенная; а почему? Ну, во-первых, из-за имени; вряд ли женщина не столь крутой закваски сдюжила бы подобное имя. Стеллу нарекли в честь бабушки, что, конечно, правильно; а все-таки в данном конкретном случае следовало дважды подумать. Стелла и при этом Фортуна – «звезда счастья» или даже «счастливая звезда»; не преступление ли – так назвать малышку? Похвальба – вернейший способ привлечь внимание Дурного Глаза; имя «Стелла Фортуна» буквально накликивает беду. Не знаю, верит ли читатель в сглаз; в любом случае трудно не согласиться, что Стеллиных проблем хватило бы на семерых.

– А выкарабкивалась я сколько раз? – говаривала Стелла своей мнительной и совсем не строгой матери, Ассунте.

Выделяли Стеллу Фортуну не только имя, но и внешность. К шестнадцати годам, к тому времени как Стелла собралась в Америку, краше ее не было девушки во всей деревне. Особенно хорош был бюст: груди колыхались, когда Стеллу разбирал смех, и подпрыгивали, когда Стелла бежала вниз по улочке к деревенской площади; подпрыгивали, говорю я, оказывая на парней буквально гипнотическое воздействие. Груди Стелла унаследовала от матери. Тине, младшей сестре, пышность привалила только в области бедер – тоже, к слову, очень недурно и далеко не всем дается. Однако вернемся к Стелле. Щечки у нее были круглые и гладкие, со смуглым блеском, точно спелые оливки; а губки небольшие, сочные и соблазнительные, как инжирная мякоть. Вообще Стелла представляла собой этакий фруктовый салатик из мужских представлений о плотской привлекательности. Правда, шрамы Стеллины никто не отменял – шов в форме полумесяца на лбу и другие швы на предплечьях. Но даже и шрамы могут казаться сексуальными, когда известно их происхождение – а в деревне вроде Иеволи всем все известно. Однако Стелла, неосознанно провоцирующая, оставалась абсолютно недоступной. Стоило ей выйти на вечернюю прогулку, вся деревня затаивала дыхание – а Стелла, казалось, этого вовсе не замечала. Выпуклости и вогнутости ее тела ну никак не вязались с холодом ее же больших темных глаз – это дезориентировало самоуверенных мужчин и развязных юнцов. И тем и другим на орехи доставалось от беспощадной, острой на язык насмешницы Стеллы.