Дмитрий Стахов - Крысиный король

Форма висела в шкафу. Я попросила его форму надеть (обычно Ганси ходил по Парижу в темно-синем костюме и серой шляпе). За ним как тень следовал человек с коричневыми кругами вокруг глаз. Он же сидел на стуле в коридоре отеля, в номере которого мы были с Ганси. В этом номере Ганси жил. Потом переезжал в квартиру, потом в другой отель. Продолжал охотиться на ученых и изобретателей, на него тоже охотились. Говорил — англичане. Он ненавидел англичан. Говорил, что он и его начальство могло позаботиться об ученых и изобретателях, англичане же относились к ним без должного уважения, но ученые и изобретатели были уже все выловлены. Или утекли через Пиренеи. Ганси пытался в Париже задержаться. Инспектировал Дранси для того, чтобы нужный ему человек не попал в лагерь уничтожения. Ганси стремился оттянуть свою отправку на Восток. В чем он бы никогда не признался. Он строил из себя героя, но был труслив. Боялся боли. Темноты.

Ему очень, очень шла форма. Собственно, она шла всем. Гениальный дизайн. Все продумано. Ганси был в ней воплощением завершенного, кристально чистого зла. Потом тот, кто обшивал эсэс, клялся, будто он форму не разрабатывал. Будто бы первый эскиз сделал Гитлер, на салфетке, в ресторане. Салфетку отнесли к Хуго. Далее Хуго включил все свои неординарные способности и довел эскиз до идеала. Эта форма в каком-то смысле идеал. Как маленькое черное платье той, что содержала русского красавца.

Ганси надел форму и вошел в спальню. Левый, кажется — левый сапог чуть поскрипывал. Я спросила — куда подевались те двое, мужчина и женщина, вызванные полицейским вместе со мной?

Какие мужчина и женщина? Ганси поправлял фуражку. Красная повязка со свастикой была деталью, придающей целостность всему облику. Было видно, что мой вопрос расстроил Ганси. Он легко расстраивался. Быть может, это было последствием ранения. Я спросила — те, кого вызвали вместе со мной, их тоже отпустили? Ну конечно, конечно, неужели ты думаешь иначе? — он в самом деле расстроился, расстегнул китель, запулил фуражкой в потолок, сел в кресло, стал жаловаться на то, что не может играть на скрипке, совсем не может. Руки дрожат…

…То есть за мной пришел не Ганси, а полицейский. В кепи, одутловатый, скучный. Я сидела под навесом, на деревянном поддоне. Даже на улице было душно. Ото всех, от меня в том числе, воняло. Меж ног зудело. Хотелось пить. Полицейский — во Франции их называли флики — достал блокнот. Выкрикнул три фамилии. Среди них — Карну. С первого раза я не поняла. Там, в их списках, я была Ландау. Осталась сидеть. Полицейский повторил фамилию Пьера. Очень громко. До меня дошло. Я вскочила. Двое, мужчина и женщина, уже стояли. Полицейский сказал идти за ним. Мы, трое, пошли. По дороге он отвел мужчину и женщину куда-то — Ганси потом объяснил, что их вызывали для маскировки, — я покорно ждала, смотрела в одну точку, — потом повел меня по долгим темным коридорам в конторку, где другой полицейский выдал удостоверение на имя Рози Карну и сказал, чтобы я убиралась. Первый ждал в коридоре, он вновь повел меня по коридорам, схватил за плечо, развернул к себе, содрал с моего пальто желтую звезду. Коричневым от табака ногтем поскреб ткань. Вытащил оставшуюся нитку. Чуть отодвинулся, дальнозорко осмотрел дело рук своих. Этот флик исключил меня из евреев. Другой дал мне имя дочери. На некоторое время. Мне тогда казалось — навсегда.

Но, конечно, все они делали по данным Ганси инструкциям. Флик посадил меня в машину, задернул занавески, сел рядом с шофером. От шофера пахло луком и свежеиспеченным хлебом. Шофер спросил — куда мы едем? — и флик ответил — на Гран Огюстен…

…Много позже я прочитала — тогда от меня ушел второй муж и я целыми днями лежала на диване, — что прощены могут быть самые страшные преступления, но — персональные, совершенные единолично, а вот участие в коллективных преступлениях, причем — любое, никогда прощено быть не может. Не с юридической точки зрения, а с высшей. Помню, тогда я подумала — существует ли эта высшая точка зрения? И верю ли я в ее существование? Подумала, что после всего произошедшего высшее существовать не может, оно должно самоустраниться, а если и продолжает существовать, то лишь как насмешка, сарказм, потом узнала, что подобные мысли раньше приходили в голову людям поумнее меня. И будут посещать еще многих.

Я читала не философский труд и не какие-то отвлеченные рассуждения. Это был роман, там шло повествование от лица молодого человека, которому казалось, что он влюблен в очаровательную девушку, но который еще не осознавал, что на самом деле его тянет к мужчинам, и первый его опыт с девушкой закончился ужасно, расстройством и неудачей, и молодой человек встретился с мужчиной много старше себя, который взял его почти силой, и позже раз за разом принуждал к близости, и, чтобы избавиться от зависимости от этого мужчины, молодой человек из чувства долга, из принятых на себя обязательств, которые заставляли его вернуться к очаровательной девушке, убивает того мужчину, пытается замести следы. Выяснилось, что убить того мужчину хотели многие; не только потому, что он был гомосексуалистом, доминирующим, жестоким, а и по многим другим причинам, и молодой человек оказывается втянутым в опасные еще более интриги и связанные с ними преступления и новые убийства.