Чайна Мьевиль: Крысиный король

Я протискиваюсь в такие щели между домами, что вы их даже не замечаете. Я следую за вами так близко, что от моего дыхания у вас по шее бегут мурашки, но шагов моих вам не слышно. Я чувствую, как у вас расширяются зрачки и сокращаются глазные мышцы. Я кормлюсь вашими отбросами, живу у вас в доме и сплю под вашей кроватью, но вы об этом узнаете, только когда я этого захочу.

Мой путь пролегает высоко над улицами. Город открыт для меня во всех измерениях. Ваши стены для меня – стены, пол и потолок одновременно.

Ветер громко треплет мой плащ, как белье на веревке. Царапины на руках горят, покалывают словно током, когда я взбираюсь на крышу и пробираюсь через лес невысоких труб. Ночью меня ждет работа.

Как ртуть, я стекаю с карниза и скатываюсь на пятьдесят футов вниз по водосточной трубе в переулок. Проскальзываю по серо-коричневым при свете уличных фонарей кучам мусора, ломаю пломбу канализационного люка, сдвигаю в сторону чугунную крышку – все без единого звука.

Здесь темно, но я все вижу. Слышу шум воды в тоннелях. Стою по пояс в вашем дерьме, чувствую, как оно меня затягивает, слышу его запах. Я знаю здесь все ходы и выходы.

Я направляюсь на север, преодолевая течение, цепляясь за стенки и потолок тоннеля. Разные твари разбегаются, расползаются в стороны, торопясь убраться с моей дороги. Я уверенно продвигаюсь вперед по сырым коридорам. Наверху прошел небольшой дождь, но кажется, вся вода Лондона этой ночью стремится в канализацию. Я ныряю с головой и плыву в кромешной темноте, пока не приходит время всплывать, и тогда я поднимаюсь на поверхность, с меня капает. Снова бесшумно пересекаю тротуар.

Вот и цель моего путешествия – передо мной возвышается здание красного кирпича. Огромная темная глыба с бессмысленно освещенными квадратами окон. Я здесь ради одного такого тусклого квадратика – под самым карнизом. Начинаю легко карабкаться вверх, обхватив ногами угол дома. Теперь можно не торопиться. Из окна доносится звук работающего телевизора и запах еды – из того самого, куда я сейчас громко постучу длинными когтями, поскребусь, как голубь или ветка, загадочно, таинственно.

Поезда, прибывающие в Лондон, идут среди крыш, как корабли. Они проплывают между башнями, тянущимися в небо, словно длинные шеи морских зверей, а огромные бензиновые цистерны в грязных разводах похожи на китов. Внизу, на глубине, теснятся в арках мелкие магазины, облупленные кафе и частные офисы, над которыми идут поезда. Стены густо изрисованы граффити. Окна верхних этажей проплывают так близко, что пассажиры могут заглянуть внутрь, в маленькие убогие конторки и склады. Им видны даже календари и фотографии на стенах.

Здесь, на огромном пространстве между предместьями и центром, набирают свою силу ритмы Лондона.

Постепенно улицы расширяются, возникают знакомые названия кафе и магазинов; на центральных улицах более оживленно, здесь плотнее движение, город поднимается навстречу рельсам.

На исходе октябрьского дня поезд шел по направлению к Кингс-Кросс. Он со свистом мчался над северными районами Лондона, и с его приближением к Холловей-роуд городские здания становились выше. Люди внизу не обращали внимания на поезд. Только дети задирали головы, когда он грохотал наверху, а самые маленькие тыкали пальцами в его сторону. Подтянувшись к вокзалу, поезд плавно опустился ниже уровня крыш.

Несколько человек в вагоне наблюдали через окно, как по обе стороны поезда постепенно поднимаются кирпичи. Небо скрылось из виду. Стая голубей взвилась из своего укрытия рядом с путями и облаком заклубилась к востоку.

Мелькание крыльев привлекло внимание плотного молодого человека в углу купе. Всю дорогу он старался отвести взгляд от женщины, сидевшей напротив. Ее волосы, мелко вьющиеся от природы, были густо смазаны релаксером и уложены спиралями, словно змеи. Когда птицы пролетели мимо окна, юноша отвлекся и провел пальцами по своим коротко подстриженным волосам.

Теперь поезд шел под домами. Он петлял по желобу, глубокому, будто за долгие годы бетон под рельсами износился и просел. Сол Гарамонд снова взглянул на женщину и отвернулся к окну. В вагоне включили свет, и окно превратилось в зеркало, в котором он принялся рассматривать свое усталое лицо. Сквозь лицо тускло просвечивали кирпичные стены подвальных этажей зданий, скалистыми уступами поднимавшихся по обе стороны.