Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

– Ну же. – сказал я и выстрелил.

Пуля выбила фонтан щепок из рамы рядом с головой Мелани. На площади закричали, зрители поворачивали головы, свистели служители Полизея, командовали Инфантерии, кто-то уже разворачивал и расчехлял небольшую перекладную армату с тонким дулом. Я ее не боялся – не думал, что станут палить и из-за одного меня рушить крышу ратуши. Но могли и у них быть пистоли, поэтому я встал во весь рост, не таясь уже, прицелился тщательно, без дрожи. Ненависть и отчаяние все выжгли из меня, не осталось ни боли, ни страха.

– Мелани, – сказал я и разрядил второй пистоль. Голова моей ведьмы дернулась, дерево позади расцвело кровавым облаком, а люди, которых обдало кровью и мозгами, закричали.

– Я иду!

В два больших прыжка я оказался на краю крыши и, не глядя, бросился вниз, будто в воду с обрыва. Сердце захолодило необратимостью падения – но я торопился догнать Мелани, обнять ее в темном кружении нашего короткого посмертия, пока нас обоих – вместе! – не дернет якорь ведьм, и солнце снова не взойдет над летней Тамирной…

Я упал на коротко стриженый, поливаемый драгоценной водой в любую засуху, зеленый мягкий газон перед Ратушей, трава спружинила и приняла часть удара, и я не умер.

Я упал на невысокую кованую скобу, о которую в дурную погоду полагалось обчищать грязь с обуви, прежде чем войти в мраморную чистоту Ратуши, скоба переломила мой позвоночник, и я потерял контроль над своим телом.

Но не умер.

Я не умер.

Я не умер еще четыре года.

В газете «Светлое Герцогство» написали, что ведьма взяла меня под мысленный контроль во время нашей короткой встречи в Диль Доро – оказывается, нас тогда действительно видели служители Полизея, оказывается, служители Полизея видят вообще почти все.

Стратег, которому я выдал Мелани, приходил посмотреть на меня в лазарете, брезгливо кривил губы, спрашивал Добрую Сестру, смогу ли я когда-нибудь стоять, сидеть, говорить? Думаю, он все еще прикидывал, стоит ли меня сжечь вместо Мелани, раз уж народу пообещали кого-нибудь сжечь, но меня пришел навестить мой бывший полковник, герой битвы при Кательмо, потерявший руку в боях за Герцогство и переживавший за меня, как за сына. Стратег, неприятно сощурившись, списал меня со счетов.

Если бы я мог говорить, я бы умолял полковника помочь мне – завязать на шее повязку и дать конец мне в зубы, подкатить кровать к окну и подсобить перевалиться за подоконник… Но я не мог, и он бы не стал.

– Эх, сынок, – сказал он глухо, просидев рядом со мною около получаса, глубоко в собственных мыслях. – До чего же все неправильно вышло-то.

Я мысленно согласился с ним.

Ночью я попытался разбить голову об изголовье кровати, и уже видел спасительную темноту впереди, но прибежавшая на шум Добрая Сестра, совсем еще молоденькая, темноволосая, кудрявая, как Мелани, остановила меня, перевязала мне голову и пристегнула ее к подушке.

Я отказывался есть, но в мое горло протолкнули трубку и два раза в день закачивали в желудок перемолотый, неприятного серого цвета, жидкий корм.

Я хотел бы остановить свое сердце – говорили, что на далеких Северных Островах есть школа воинов, что дерутся без оружия и имеют полную власть над собственным телом, могут разогнать кровь, чтобы двигаться в десять раз быстрее противника, или умереть по желанию в безнадежной ситуации. Впрочем, наверняка правы те, кто говорит, что нет больше на свете ни этих островов, ни воинов, ушли они под воду, в соль, в никуда. И сердце нельзя остановить своею волей, и есть только то, что нас окружает сейчас, в моем случае – серые стены общей «долгой» палаты на задворках лазарета, хрипы, стоны и ругательства соседей, едкий запах мочи, дерьма и безнадежности. И беспомощность, и унижение, и Мелани, уходящая от меня все дальше с каждым днем.

У меня осталась только память, больше ничего. Каждый день я просыпался в вонь, боль и зуд своего парализованного тела, и начинал перебирать воспоминания, как яркие морские виноградины, поднятые из воды памяти. Детство, отец, мама, Академия, бои, ранения, женские тела, глаза Мелани, бешеная скачка на Атласе сквозь ночную пустыню, сестры смеются, мы бегаем по саду и прячемся друг от друга среди деревьев, Мелани кладет мою руку на свой круглый тугой живот, чтобы я почувствовал, как толкаются внутри мои дети. Кровь Свена пузырится на горле, Мелани смотрит на меня багровыми дырами глаз, и я кричу и падаю с крыши, и слышу, как опять и опять ломается мой позвоночник. До этих воспоминаний я доходил уже к вечеру и, измученный, засыпал. У меня было полторы тысячи дней и ночей, меня ничто не отвлекало, кроме телесной боли, но к ней легче притерпеться, чем к душевной. Мелани сказала – мы вспоминаем, когда мы вместе. Но мы сейчас и были вместе – где бы моя ведьма ни была, она была со мною, ровным пламенем горела в моей пустой душе, и я ни на секунду не оставался один, без нее. Я вспомнил все, из всех возвращений, я сплел из фактов, догадок и событий огромный трехслойный гобелен, я вышивал его снова и снова, чтобы никогда не забыть, и если он настоящий, а не бред моего воспаленного, измученного сознания – когда-нибудь бросить под ноги Мелани.