Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

– Ушла, – пробурчала хозяйка, гладенькая матрона средних лет. – И хорошо. Ну, все же знают, что с ней… случилось. И ведь не без причины наверняка. Смотрела смело, возвращалась поздно. Сама напросилась.

Я искал ее – как мальчик из сказки искал когда-то волшебное зернышко, чтобы накормить Зверя Зимы, чтобы тот не умер, снега не растаяли, реки не пересохли, а города не скрылись под водой. Но мальчик не спас Зверя, а я не нашел Мелани. Серебряный рельс поезда гудел, мой черный конь бил копытом, а сквозь детские черты моего денщика проступало лицо Войны – мальчишки падки на обещания славы. Мальчишки бессмертны в сердце своем.

Я с головой ушел в работу, в разработку плана наступления, разведку местности. Но за неделю до моего триумфа меня вызвали стрекозой, зеленой, ночной, от Доры и Адели. Я уже предал Мелани, я не мог предать еще и маму – доложил ситуацию усатому полковнику, не скрывавшему своего разочарования, и помчался сквозь ночь на Атласе, наплевав на запреты.

Мама умирала. Боль накатывала с темнотой, и она кричала, пыталась сдерживаться, кусала в кровь губы, но все равно кричала. Солнце, восходя, выжигало ее боль, как росу на листьях – и мама падала на подушки и спала. К вечеру просыпалась, немножко ела, пила воду, разговаривала с нами. Дора, беременная и огромная, как бегемот, не выдерживала бессонных ночей, мы с Аделькой оборудовали ей спальню в погребе – там было прохладно и пахло грибами, не было слышно криков и стонов. Мама умерла через неделю, днем, будто бы просто перестав держаться за плоть. Отпустив душу, растворилась в солнечном полудне.

– Сынок, – сказала она мне на рассвете своего последнего дня. – Девочка ко мне во сне приходит, кудрявая такая. Тебя зовет, плачет. Просит забрать ее из-под моста. Сон странный такой, как сквозь воду… А помнишь, как мы в Тамирну ездили, Ленар? Знаешь, там под водой – тоже город, огромный, на весь залив. Стены, улицы. папа ваш все собирался понырять, посмотреть, но все время на пиво отвлекался, – она рассмеялась, тут же закашлявшись. Потянулась за карандашом и бумагой.

– Сейчас попробую девочку эту. из сна вытащить.

Я держал руку на тонком мамином плече и беспомощно смотрел, как из серого листа проступают черты Мелани.

Мы втроем стояли над маминой могилой, держась за руки. Потом сестры ушли, по-прежнему вместе, всегда вместе, а я остался – один, пустой, холодный. На браслет мой прямо на кладбище слетела очередная золоченая стрекоза – в полку меня с нетерпением ждали, но я оседлал Атласа и помчался в другую сторону, обратно к Диль- Доро. На окраине столицы когда-то текла неглубокая речка, через нее остался мост, мы с Мелани ездили туда гулять. Под мостом, среди зелени, была толстая подушка из мха, мы пили вино, смеялись, я ласкал ее снова и снова – руками, ртом, всем собою. Так хорошо, так радостно мы любили друг друга в тот день.

Может, она просто легла тут, под мостом, на подушку из мха и лежала, пока не иссохла от жажды, упрямая девчонка. Или намешала себе яду с вином в бутылке – рядом валялась пустая, уже ничем не пахла. Звери, так любившие мою ведьму, отдали дань ее мертвому телу, почти ничего от плоти не оставив, только кости, только светлые кудрявые волосы, блестящие, нетронутые смертью, с запахом полыни.

Я плакал над нею до вечера, потом похоронил Мелани под молодым дубом, из кроны которого на мои усилия вырыть могилу саблей и заступом неодобрительно смотрели белки, щеря длинные желтые зубы.

Наступление, которым вместо меня командовал Свен, прошло успешно, и он предложил новую атаку – ночную вылазку, взятую высоту, укрепленную, чтобы можно было подвезти армату или две и держать перевал с высоты.

– Удачи, Ленар, – сказал Свен, пожимая мне руку и улыбаясь холодной улыбкой. Одно это могло бы меня насторожить, но мне было настолько пусто и холодно, что о словах и намерениях окружающих я даже не задумывался. Мне дали старого сержанта и десяток мальчишек из Инфантерии.

– Мамочки! – закричал один из них, когда на перевал, как камни лавины, посыпались воины в темном, и первый ткнул его клинком в живот – вроде бы и легко, без замаха, а по самую рукоятку. Атлас заржал у меня в поводу, я отклонился, давая ему волю и обнажая саблю, и хлестнул коня ножнами. Тот рванул в темноту, как ядро гигантской арматы, камни покатились из-под копыт, кто-то из врагов закричал, сброшенный в пропасть. Ко мне рванулись сразу трое, не было ни чести, ни доблести, ни надежды в нашей короткой схватке в темноте. Чужой клинок легко чиркнул меня по запястью – но сразу стало холодно и странно, и в лунном свете я увидел свою руку, все еще сжимающую оружие, падающую на камни, как обычный предмет, уже не часть меня. Тут же по животу разлился холод и онемение, чужие глаза приблизились к моим.