Светлана Нина - История в зеленых листьях

Длинной меланхоличной чередой восставали воспоминания до рабства, когда маленькое, лишённое разума существо полностью зависело от её воли, пило из неё сок. Воспоминания о счастье простого познания мелочей бытия. Счастья открытого разума, продвижения по пространству и времени. А не клетка посреди мегаполиса с детской кроваткой в качестве эшафота. И не осточертевший муж, приходящий домой с перекошенным лицом, будто и жена, и ребёнок помешали его наполеоновским планам. Он игнорировал ужас в её заспанных глазах с кругами под ними. Брал на руки сына, целовал его в макушку и, выполнив отцовский долг, отправлялся к компьютерному столу, а Варя порывалась закричать, что днём она вместе с этим сыном едва не выбросилась в окно, когда тот не смолкал сутки.

Всё стёрлось, растопталось… Влюблённость в мужа, планы на будущее, надежды. Но вместо крика она выпускала из себя только беззвучный воздух и начинала задыхаться. Вымолвить Варя не могла ничего, как будто заразилась каким-то вирусом тишины и невидимости – тысячелетним женским проклятьем. В ней цвела ненависть ко всем ветвям собственной семьи, оставившей её расплачиваться с этим в одиночку, хотя они-то громче всех и кричали о необходимости наследника. Помощь она уже не просила – не хотелось в ответ слышать, что надо было думать раньше. Откуда она могла знать?.. Никто не раскрывал правду.

Ни единой свободной минуты, никакой оглядки на себя. Обслуживающая машина. Череда повторяющегося ада, бессилие и постоянное чувство вины за то, что не чувствует столько любви, сколько должна, судя по полотнам Ренессанса. А ещё истовое желание вернуть всё как было и поступить иначе, не поддаваясь на уговоры мужа, жизнь и тело которого не изменились вовсе. И страх. За ребёнка, за себя, за то, что так, застопоренная, и кончится жизнь.

– Женщина не предназначена для долгой любви к мужчине, – заключила Варя. – На каком-то этапе ей хочется уничтожить его, раздавить, как бы в противовес тому, что она создала. И спустить в унитаз его ребёнка. Потому что мы давно не животные и не живём исключительно инстинктами. Желание рожать уже давно навязываемое обществом, трансформировавшийся страх одиночества. Спроси у многих женщин: почему они хотят стать матерями? Они начнут врать, что так они хотят сами, в лучшем случае – что это их предназначение. Но по сути они просто боятся не выполнить главнейшую социальную роль, на которую их обязывает общество. Они не хотят подарить кому-то жизнь, не испытывают тонны нежности к беззащитному существу, которого даже ещё нет. Они лишь мечтают о кукле, которая забьёт гигантскую дыру в их жизни. А выходит ещё один несчастный человек. Думаешь, откуда столько садистов в мире? Матери всех любили, что ли? Каждому зайке по лужайке досталось? Нам пытаются всеми силами глаза на очевидное залепить. Отсутствие видимых волнений – за это ратуют любительницы сидеть дома, чтобы их оградили, задавили и задушили, имитируя заботу, – обман и деградация. За беззаботной жизнью под крылышком всегда запрятано злоупотребление властью, как только женщина оказывается особенно уязвимой и чувствительной. Долгие браки – извращение, созданное патриархатом, заставившее женщин терпеть и подавлять свою звериную сущность в угоду социуму, обезумевшему от человеконенавистнических религий. Кто-то из двоих должен быть терпелив, чтобы на его плечах держалось всё дерьмо. И почти всегда это женщина – отнюдь не по осознанному желанию.

Мира чувствовала какую-то недоговорённость со стороны Вари, которая придавала ей дополнительные измерения. Душа клокотала.

– Но ты же…

– Что?

– Снова… беременна.

Варя неотрывно смотрела на Миру без всякого удовольствия.

– Кто сказал тебе?

– Арсений.

Варя поражённо смотрела на неё.

– Милая, я не могу быть беременна, – отозвалась она, немного погодя и тяжело выдыхая. – Между мной и Арсением не было ничего, кроме разговоров.

Арсений вроде и сострадал людям, но при этом ярко видел их пороки и эти пороки не оправдывал, а высмеивал. Усталость мыслящего человека, ежедневно сталкивающегося с изъянами людей, была сперва понятна Мире. Она понимала многое в нём, что не хотела бы.

– Признавать свои пороки отнюдь не значит их исправить, – говаривал он. – Наоборот, некоторые упиваются ими и даже раздувают.

Заговорённый роман Вари и Арсения, тайна для Миры, в которую хотелось проникнуть, обернулся очередным тотальным непониманием двух автономных личностей.