Ремус Лука - Избранное

— Ну что вам сказать? Про такое, что хотела я сквозь землю провалиться.

— Про что он тебя спрашивал?

Флоаря испуганно взглянула на старика, не зная, куда деваться от пронзительного взгляда маленьких, беспокойных, злобных глаз.

— Про Тоадера, — выдохнула она и залилась краской.

— А ты что ответила? — допрашивал беспощадный судья.

— Что ответила? — На лице женщины появилась растерянная улыбка, словно робкий луч света на краешке затянутого тучами неба. — Сказала, что давным-давно, в молодости, Тоадер любил меня и хотел на мне жениться. — Улыбка исчезла с ее лица, принявшего обычное печальное выражение. — А еще сказала, что Тоадера взяли в солдаты, а я вышла за Вирджила…

— И больше ничего не говорила?

— Нет, — коротко ответила Флоаря.

— Ну а он что сказал?

Флоаря задрожала и неожиданно разрыдалась:

— Пообещал убить Тоадера… Дескать, чего он нам жить мешает? — Она плакала, время от времени всхлипывая, потом успокоилась и тихо произнесла, вытирая слезы концом платка: — Я отговорила его. Сказала, что Тоадер против нас зла не держит.

Обрежэ быстро придвинулся к ней и крикнул:

— Держит, держит, Флоаря, Тоадер зло…

— Давно нет у Тоадера никакого зла на нас, — произнесла Флоаря сдавленным голосом и, вздохнув, встала и подошла к печке, чтобы подбросить дров и быть хотя бы чуть-чуть подальше от этого старика, которого до сих пор боялась.

Теофил Обрежэ зло посмотрел ей вслед, но плавные, усталые движения Флоари будто смягчили его, и ласково, как обычно, он сказал:

— Видишь ли, Флоаря, уж такие мы есть. Думаем, что все люди добрые, честные, как и мы. Но не так это. Есть и дурные люди, они нас ненавидят, преследуют. А ты живешь, ничего не знаешь и знать не хочешь… — Старик говорил еще долго, так же вкрадчиво поминая господа бога и его милосердие, призывая Флоарю молиться пречистой деве Марии, у которой тоже был сын и она страдала за него. Под конец, положив ей руку на плечо, он воскликнул: — Не горюй! Господь не оставит нас. Уповай на всевышнего!

— Что же делать, отец? Я и сама не знаю, зачем вступила в хозяйство. Ты сказал, что нужно вступить, что это наше спасение. Теперь нас выгоняют. За что, не ведаю. Плохого я никому не делала. А если выгонят, что будет?

— То-то и оно. Ничего нам не остается, кроме как молиться за спасение души врагов наших… И ты молись, Флоаря, потому что так требует наш христианский закон… — Обрежэ говорил, и никак нельзя было понять, всерьез он это или с издевкой.

И снова в комнате наступила тишина. Обрежэ опустился на стул, Флоаря присела на край постели, словно ничего и не было, ни о чем они не говорили. На улице смеркалось. Протянулись по снегу длинные синие тени. В комнате стало темно. Только огонь играл в печке, иногда пламя вспыхивало, и тогда светлые пятна разбегались по стенам, мебели, по лицам двух тихо сидевших людей.

Будто вспомнив о чем-то, Флоаря поднялась, отыскала в ящике буфета спички, зажгла стоявшую посреди стола лампу с закопченным, пыльным стеклом и поднесла ко рту спичку, готовясь задуть ее.

— А с Тоадером ты давно разговаривала? — прозвучал ласковый, отеческий голос старика.

От неожиданности Флоаря взмахнула рукой, спичка потухла, а Флоаря все дула и дула на нее. Когда она подкручивала фитиль, пальцы ее дрожали. Поставив лампу на прежнее место, посреди стола, Флоаря тихо опустилась на край постели, глядя на закопченную дверцу печки.

— Давно… — ответила она.

— Может, ты с ним не разговаривала с той поры, как замуж вышла?

— С той поры…

— А как стала вдовой, ни разу не разговаривала?

— Не помню… Раз или два разговаривала… Не помню…

— А он тебя не звал к себе? Ведь ты молодая была.

— Не помню…

— Однажды ночью…

— Не помню, что было… — Но по ее лицу, освещенному лампой, было видно: все она помнит и тихо улыбается минувшему, столь давнему, что от него ничего, кроме памяти, не осталось — и впрямь встретились как-то ночью, а дальше все дурной обманчивый сон.

— Он тебя просил перейти к нему?..

— Просил.

— А ты не захотела…

— Не помню…

— А после не просил больше…

— Нет, больше не просил.

— Он тебя тогда крепко любил!..

— Любил, — ответила женщина, вздрагивая. Лицо ее сделалось мрачным.

— И ты его тогда любила, дочка…

— Не помню… Не помню, что было. Много времени прошло с тех пор. Забыла. — Флоаря опять замкнулась в свое печальное безразличие.

— На селе говорят, что он тебя до сих пор любит.

— Нет, он давно уже меня не любит… Женился ведь на Софии, живут хорошо…