Ремус Лука - Избранное

В этой комнате среди давно не беленных стен и коротала свою печальную, бессмысленную жизнь Флоаря, чьей единственной заботой и отрадой за последние двадцать лет был ее сын, выросший статным, красивым парнем. Флоаря и сама еще оставалась красивой женщиной, хотя печаль и усталость изменили выражение ее нежного лица, которое, бывало, заставляло молодых мужчин остановиться и повернуть голову ей вслед, когда она павой плыла мимо. Ее сияющие глаза, которые свели с ума стольких парней, теперь померкли и разучились смеяться. И одевалась она не так, как в молодости, — в простые темные платья. И сама она, некогда гибкая, с плавными быстрыми движениями, задорная и вместе с тем застенчивая, стала грузной, вялой женщиной, которая устала жить и покорилась судьбе. В молодости у нее был красивый голос и она любила петь, теперь же и разговаривала с одним только Корнелом. Голос у нее огрубел, и редко слышались в нем нотки, напоминавшие давние времена, когда Флоаря стонала от любовной страсти.

В этот понедельник, когда все село волновалось и кипело, взбаламученное разными слухами, Флоаря сидела одна в своей комнате. После обеда Корнел ушел и не сказал куда. Она все собиралась помыть посуду, да так и не собралась. Сидя неподвижно на краю постели, она думала о Корнеле, о том, что он уже вырос и ведет себя, как взрослый, никому не отдавая отчета в своих поступках. На улице сияло солнце, но тяжелые занавеси не пропускали в комнаты его лучей. Флоарю успокаивал этот полумрак. Было тепло и тихо, только ворочался кот, спавший за печкой. От этой тишины можно было задремать, но и сон посещал Флоарю редко и ненадолго.

Было уже часа четыре, когда кто-то постучался в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнул ее. Теофил Обрежэ стряхнул у порога снег и, сделав два шага, снял шапку.

— Да благословит тебя господь, сношенька, — проговорил он мягко.

— Да услышит вас бог, отец.

Обрежэ сделал еще два шага и подошел к Флоаре, которая равнодушно смотрела на него, словно бы и не видя.

— Ты чем-то расстроена, Флоаря?

— Нет, отец, чего мне расстраиваться?

— Не расстраивайся, дочка. Так господь бог испытывает веру человеческую.

Флоаря не ответила. Обрежэ стоял прямо перед нею, слегка наклонив голову, и ей видны были его длинные, белые, тщательно расчесанные волосы. Шапку он держал в руках, прижимая ее к груди.

— Садитесь, отец, — пригласила Флоаря. Она встала и не спеша двинулась к печке. — Я вам соберу поесть, может, голодны.

— Нет, дорогая моя, мне сейчас не до еды.

Не снимая тулупа, Обрежэ подсел к столу.

— Как хотите, — вздохнула Флоаря и опять уселась на кровать, устремив неподвижный взгляд куда-то в угол.

Старик сверлил ее своими маленькими глазками, но она не чувствовала его испытующего взгляда.

В тихой теплой комнате вновь раздался медовый ласковый голос Теофила Обрежэ:

— Не печалься, дорогая Флоаря. Господь бог заботится и о птицах небесных. Перенесем и это испытание.

Флоаря не понимала, о чем это он, и равнодушно молчала. Тогда Теофил опустился на колени перед одной из икон, широко перекрестился и благочестиво начал:

— Отче наш, иже еси на небесех…

Флоаря с полным безразличием взглянула на него, машинально перекрестилась и, сама того не замечая, зашептала слова молитвы.

Кончив молитву, старик еще долго стоял на коленях, опустив голову на грудь, и молча вздыхал. Когда он, охая и с трудом распрямляя колени, наконец поднялся, по его гладкому лицу текли слезы. Тень удивления мелькнула в глазах Флоари.

— Вас мне жалко, вас… — быстро заговорил Теофил. — Я-то старик… Смерть стоит на пороге, меня караулит. А что с вами станет в этом страшном мире, отвратившем лицо от бога? Что ты будешь делать? А Корнел? Господи, господи, горькая выпала мне доля…

Флоаря, печальная и равнодушная, продолжала молчать, словно ничего и не слыхала. Старик взглянул на нее пристально и вдруг закричал в голос:

— Флоаря, что ты сидишь как истукан, дела тебе ни до чего нет! Будто знать не знаешь…

— А что я должна знать, отец?

— Что вас вышвыривают из хозяйства. Я мечусь как угорелый, а они сидят ровно овечки.

— Ничего не знаю, отец. Мне никто не говорил.

— И Корнел?

— И Корнел. Только спросил меня…

— А о чем он тебя спрашивал? — насторожился старик.

Со смиренной мольбой посмотрела на него Флоаря, и ее большие черные глаза как-то странно заморгали.

— О чем он тебя спрашивал? — повторил старик резким, злым голосом.

Женщина смущенно опустила глаза.