Виктор Баранец - Офицерский крест [Служба и любовь полковника Генштаба] [litres]

– Что с ней? Где она? Что случилось?

– Как будто ты не понимаешь! – злой словесной очередью ответила Юлька, не глядя ему в глаза, – или прикидываешься дурачком… Давай без обиняков, Гаевский. Натка в тебя влюбилась до безумия. Она заболела тобой. Я уж, поверь, хорошо знаю это! У нее была надежда! А ты? Сколько? Да скоро уже два года, как ты трахал Наталью безо всякой надежды для неё! И безо всяких перспектив. А ты знаешь, что значит для бабы, которой уже под сорок, и которая еще не рожала, трахаться с мужиком безо всяких перспектив? А ты здесь всякие непонятки изображаешь (тут она сделала уродливую гримасу на лице и взяла еще более злой тон) – «что, что, что случилось»… А вот то и случилось, что ты Наташке жизнь сломал!.. Ты всласть наслаждался ею и в своем кабинете, и в Мамонтовке, но ни разу в любви ей не признался! Ни ра-зу! Ты и словом ей не намекнул о вашем будущем…

– Но почему она все это сама мне не сказала? – растерянно и тихо спросил Гаевский.

Чердынцева все так же презрительно сверлила его свирепым взглядом:

– Она что?.. Она должна была вымаливать у тебя признание в любви? Она должна была требовать от тебя развода с женой? Или спрашивать: «Когда же ты женишься на мне?..». Да ты совсем не знаешь Наташку! Ты, Гаевский, в своих программах и ракетах, может быть, и разбираешься… Но в бабьей душе – ни хрена не смыслишь! Я тоже, дура, верила в то, что у тебя с ней настоящая любовь… И она верила… Она даже про ребенка от тебя мечтала… А ты оказался банальным самцом… Тьфу!

– Юля, где она? Как с ней можно поговорить?

– Я знаю, Гаевский, где она, но никогда, ни-ког-да не скажу тебе этого, если даже ты будешь приставлять раскаленный утюг к моей голой жопе! И номер ее нового мобильника не скажу! Все, все, все! Для тебя Наташки Абрикосовой больше не су-щест-ву-ет. И для меня тебя больше нет.

Юлька резко встала из-за стола и стремительно ушла из бара, заманчиво виляя своей дородной попой, туго схваченной джинсами.

Гаевский продолжал сидеть за барным столиком, механически глотая холодный кофе, вкус которого не чувствовал.

– К вам присесть можно, тааарищ палковник? – услышал он сбоку мяукающий женский голос и поднял глаза. Перед ним с чашкой парующего кофе в руке стояла грациозная, чем-то похожая на Марину Влади, блондинка в красном платье.

– Да-да-да, конечно, – отрешенно сказал он.

Блондинка опустила чашку на стол, села напротив, посмотрела на Гаевского шаловливыми глазами и сказала заманивающим тоном:

– Позвольте познакомиться, меня Элиной зовут.

– А меня подлецом, – мгновенно ответил Гаевский, встал и вышел из бара.

В тот же день он снова позвонил на домашний номер Натальи, – там трубку когда-то брала глуховатая старушка с немощным голосом, – видимо, мать Натальи. На этот раз трубку подняла женщина с резвым и скрипучим голосом:

– Алле! Слушаю вас!

– Здравствуйте, Наташу можно? – спросил Гаевский.

– Нет нельзя, – сухо ответила женщина, – она здесь больше не живет. После смерти матери Наталья Ивановна квартиру продала, теперь я тут хозяйка.

Несколько раз Гаевский подкатывал к Таманцеву, пытаясь все же через его связь с Юлькой выведать место нахождения Натальи. Но Юлька крепко держала язык за зубами.

На сороковой день после смерти Кружинера Гаевский поехал на Троекуровское кладбище со слабой надеждой на то, что, возможно, встретит там Наташу. Но из-за пробки на Рябиновой улице появился у припорошенной снегом могилы Кружинера уже тогда, когда там увидел лишь Даниловну. Она в черном одеянии сидела на раскладном стульчике у белого кладбищенского холмика и сметала голой рукой снег с прислоненного к деревянному кресту веселого портрета Якова Абрамовича.

– Вот, пришла проведать Яшу… А заодно и своего Петю, – со скорбным вздохом сказала она Гаевскому, – я, наверное, и там… (тут она показала в небо скрюченным подагрическим пальцем)… И там буду разрываться между ними…

Гаевский предложил старушке довезти ее до дома, но она отказалась:

– Спасибо, я еще тут побуду… Мне некуда больше спешить…

Артем Павлович осторожно, как бы невзначай, спросил ее про Наталью.

– Уехала твоя Натуля… После смерти мамы продала квартиру и уехала… Уехала и все… Я даже попрощаться с ней не смогла, я в больнице лежала. А ты чего спрашиваешь? Упустил девку или что?

Гаевский молчал, не зная, как ответить.

Даниловна вытерла краем черной шали морщинистое лицо розовато-парафинового цвета, на котором таяли снежинки, и, по-бабьи горестно вздохнув, продолжила: