Виктор Баранец - Генштаб без тайн. Книга вторая

Но большинство все же приказу подчинились. Им удалось уйти, хотя не все остались в живых. Одну группу, пытавшуюся выбраться на свободу по подземке, ведущей в сторону Филевской линии метро, заблокировали омоновцы и приказали сдаться.

В группе было человек пятнадцать офицеров и один прапорщик. Старшим был подполковник по кличке «Завхоз»: в добровольческом офицерском полку он был замом командира по тылу.

— Эй, «диггеры», только без дурости, — крикнул в черный туннель омоновец. — Сдавайте оружие и уматывайте отсюда к еханой матери! Мочить вас не будем! Даю слово офицера!

«Диггеры» долго совещались.

Решили, что сопротивляться бессмысленно. Возвращаться назад тоже рискованно — там уже могла быть засада. Стали выходить по одному, бросая оружие под тоннельным фонарем.

Омоновцы оказались людьми слова. Перекрестив выбравшихся из подземелья офицеров крепким матом, отпускали их на волю, даже не требуя документов, — все-таки свой брат, военный.

Последним должен был выходить «Завхоз».

Но он оказался человеком недоверчивым.

Застрелился.

— Етит твою мать! — орал командир омоновцев. — Кто теперь докажет, что не мы его замочили?!

— Я докажу, — сказал прапорщик, выходивший предпоследним, — у подполковника именной пистолет. Мы с ним из одной части. Проблем у вас не будет.

Мертвого «Завхоза» приволокли к выходу из коллектора.

Прапорщику ввиду того, что он был заросшим сильнее всех и одетым в старые лохмотья, приказали играть роль бомжа-свидетеля. Ему дали стакан водки и бутерброд. Прапорщик выпил и попросил еще. Так было достовернее.

Прибывшие вскоре сыщики и врачи оформили «Завхоза» как самоубийцу. Читая в некоторых газетах страшные заметки о зверствах омоновцев в октябрьские дни 1993 года, я не раз вспоминал этот рассказ генштабовского подполковника.

У нас есть разные омоновцы.

В 1993 году история напомнила нам жестокую аксиому: когда власть несправедлива, она неизбежно раскалывает общество на враждующие лагеря. А вместе с ним и армию. И тогда военные люди тоже вынуждены делать выбор.

Мне до сих пор помнятся угрюмые лица генералов Грачева, Колесникова, Кондратьева, других наших военачальников, которых вечером и ночью 3 октября я видел на пятом этаже Генштаба. Они тоже делали свой выбор, когда долго тянули резину, не решаясь бросить войска против мятежников.

Эта медлительность наших арбатских полководцев, приведшая Ельцина в лютую ярость, была в сущности протестом против опасной заварухи, в которую втягивал армию президент. Наши генералы отлично понимали, какой страшный грех они возьмут на душу, если прикажут войскам огнем подавить бунтующих депутатов и их сторонников.

Возможно, глубже и острее других понимал это Грачев — его слово было решающим. Он в армии — высший единоначальник. Над ним — только Верховный Главнокомандующий. Грачев приказал собрать коллегию Минобороны, чтобы выслушать соображения генералитета. Это давало министру возможность обрести хоть какое-то алиби: окончательно решение Грачева на ввод войск в столицу опиралось на коллегиальное мнение, и таким образом он страховался на случай наихудшего варианта развития событий.

Но по строгому счету в ту ночь коллегии Минобороны не было: вместо почти четырех десятков ее членов в зале собралось человек пятнадцать. Не было зама Грачева генерал-полковника Бориса Громова, Главнокомандующего Сухопутными войсками генерал-полковника Владимира Семенова, некоторых других военачальников.

Было очевидно, что странное отсутствие большой группы высокопоставленных генералов на Арбате в столь важный момент вызвано их нежеланием ввязываться в «мокрое» дело. И это тоже был протест.

Странно вел себя и командующий войсками Московского военного округа генерал-полковник Леонтий Кузнецов (позже Грачев скажет о нем, что он «проявлял некоторую нерешительность»). Таманскую мотострелковую дивизию на марше к Москве штаб округа несколько раз по непонятным причинам тормозил (комдив, генерал-майор Валерий Евневич, доложил об этом в рапорте на имя заместителя министра обороны генерал-полковника Георгия Кондратьева).

Не понимая, почему такое происходит, Евневич не выдержал и послал к министру своего заместителя с жалобой. После его доклада Грачев вынужден был взять управление дивизией на себя.

Когда стало ясно, что побоища в центре Москвы уже не избежать, войска, повинуясь приказам командиров, с лютой ненавистью крестили матюками Верховного Главнокомандующего и всех, кто подвигал их к черте, где прозвучала команда «Огонь!».