Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Вы полагаете, что смерть от моей руки моих жен и троих детей — это закономерность?

— В некотором роде да, простите, за откровенность…

— В таком случае…, в таком случае…, если Бог не желает человеку ничего губительного, значит, Он желает только спасительное?

— Можно так сказать…

— Хм… Чем же тогда спасительно для меня произошедшее? Как может быть спасительна смерть ребенка, убитого его же отцом, для обоих?! Если это Бог, так поступает, то он извращенец… — Силы Буслаева иссякли, он попросил перенести разговор на следующий день, оставив своего адвоката в совершенно ошарашенной задумчивости…

Сил у него не было, как не стало и смысла жизни, но кто сказал, что даже в благополучии и самодостаточности не ошибаемся, думая о нем?! Господь всегда отвечает, да мы не слышим, если вообще хотим, знать истину!..

Не успела голова Кирилла коснуться подушки, как он услышал звонкий смех своих детей, голос жены, запах счастья — «умерев» для этого мира, он ожил во сне…

«Буслаев совершенно реально ощущал себя сидящим на кровати в спальне своего дома. Холод сковал его движения настолько, что даже дышалось с трудам, впрочем, он чувствовал это, как-то отстраненно, совсем онемевшим, от долгого нахождения в одной позе, телом. Казалось, все живое в мире вымерло — именно такой виделись ему последствия трагедии с ним произошедшей. Он очень долго уже убеждал себя, что это ни так, отсутствие же кого бы то ни было, стало последствием реакции на произошедшее человеческим сообществом, его не считали виновным, но и не хотели быть рядом. От куда-то он знал, что его никто не осуждает, никто не занят расследованием, никого не интересует его отсутствие на рабочем месте, будто с ним никто и знаком никогда не был!

Растерянный, не имеющий возможности принять даже самое постое решение, Кирилл Самуилович уже дольше нескольких месяцев «охранял» покой нескольких полусгнивших тел, лежавших у его ног: двух взрослых людей, двух детей, примерно пяти — семи лет и одного, прожившего, чуть больше годика. Его голова постоянно была занята одним и тем же вопросом: кто это? Ненадолго вспоминая, он впадал в сильнейшее раскаяние, страшно рыдал до крови, идущей горлом, при этом силы иссякали, ощущения слабели, но становилось легче морально с каждой выливающейся из него красной, густой капелькой.

Лужи не получалось, трупы вбирали в себя все без остатка, пока не лишались признаков разложения, обретали здоровую кожу даже румянец, последними затягивались раны от пуль, и они постепенно приходя в себя, садились вокруг него, начиная стенать о невозможности быть вместе.

После этого Буслаев, каким-то образом осознал, что так продолжалось настолько долго, что весь мир, с населявшими его живыми организмами, оказывается, давно вымер, и именно это настоящая причина окружавшей его пустоты. Только он и эти пять существ, не могут покинуть навсегда это пространство, умирая и воскресая заново.

Когда муж и отец, вот-вот должен был упокоиться, наверное, от потери крови, откуда-то неожиданно появлялся, кто-то злобный и невероятно страшный, подходил к нему с изуверской, издевательской улыбкой, обнимал его обессиленное тело, вкладывал в руки автомат и, направляя в любимых им детей и жену, разряжал всю обойму!

Бес был невыразимо безобразен, одно его появление вселяло ужас, смотреть на него было не возможно без содрогания. Страх, неприязнь, бессилие смешиваясь обессиливали Кирилла, не в состоянии претерпевать эту душевную муку — простое присутствие злого духа многократно превосходило все земные муки вместе взятые! «Так вот как выглядит самое слабое место в аду!». Он пытался избежать хотя бы вида, но не мог страсти сами тянули к падшему ангелу, а отсутствие воли лишало всякой возможности сопротивления. Страсти! Как же они мучили его неутолимой жаждой своего пожара: ему нужно было призвание, но он не получал его; он завидовал всем, кого мог вспомнить, но зависть лишь усиливалась; власть, которую он так полюбил, стегала его полным бессилием, он изнывал от невозможность приказать, хоть кому-то; ему некого было осуждать, но навык, выработанный всею никчемной жизнью, томил его, требуя обвинений; ложь, немилосердие; блуд; неверие; злоба; убийство; воровство и весь прочий список истязал его самыми страшными и тяжелыми переживаниями, испытанными через эти пороки. Бесы, представляющие любой из них, требовали наслаждения, которое получали раньше, вместе с ним вполне эмоционально испытывая так же, как и он. Нечего было противопоставить, плоть его, безвольная и почти отсутствовавшая, не требовала ни пищи, ни отдыха, ни испытывала боли, болезней, удовольствия — ничто не могло отвлечь от постоянно усиливающихся желаний грехов, которым он давно уступил свою душу.