Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Игнатьев, зайдя в комнату, предназначенную для общения с посетителями, просто онемел от увиденного. Его подзащитный сидел в клетке, причем пристигнутый одной рукой к ножке стола, вцементированного в пол:

— Уважаемый, от кого зависит иное, более гуманное отношение к моему подопечному — это безобразие…

— Ничем не могу помочь — указание начальства…

— Да он не опасен!

— Мне то что, мне сказали, я сделал… Не бьют уже хорошо — пусть радуется. Скажут расстегнуть — расстегну и выпущу…

— Ну и на том спасибо. Ну тогда к делу… Надеюсь вы нас оставите…

— Нет. Мне надо…

— Вам статью назвать, обязывающую вас оставить нас наедине?

— Хорошо, но я буду наблюдать через видео камеру..

— Как угодно… Ну здравствуйте Кирилл Самуилович… — Алексей представился, произнес свое краткое резюме, в каких процессах участвовал, подчеркнув, что ни в одном не проиграл, что его попросила заняться этим делом его давнишняя знакомая Марина Шерстобитова, уговорам которой он уступил. Далее Игнатьев вкратце объяснил сложность положения, не возможность опровергнуть обвинение при таких фактах, тем более с таким подключенном против него административном ресурсе:

— Единственным разумным вариантом можно считать следующий: доказать вашу невменяемость, для чего придется произвести переворот в российском подходе определения вменяемости вообще. В связи с чем, я прошу вас ответить на следующие вопросы: насколько сильно заинтересованы сильные мира сего в ухудшении вашего положения; насколько далеко они могут пойти; есть ли кто-то из больших людей, стоящих на вашей стороне, то есть на кого мы можем опереться, что бы пытаться изменить желание не только довести вас до суда, но до получения реального срока?… — Весь этот небольшой промежуток времени Алексей пристально следил за мимикой, выражением глаз, понимая, что такие слова не могут остаться без реакции, но реакции не последовало: «То ли сильная усталость, то ли совершенная отрешенность без тени надежды; то ли дикое, невидимое прежде, смирение перед обстоятельствами, что тоже не нормально для такого человека». Оба молчали в ожидания неизвестно чего:

— Кирилл Самуилович, может быть, я зря здесь появился, меня начинают терзать сомнения в моей необходимости?

— Извините, ради Бога! Ни каждый день вам объявляют, что неведомое и не отложившееся в вашей памяти, даже невероятное убийство вами вашей любимой жены и детей, действительно было совершено вами… Вы знаете…, иии…, благодаря своему теперешнему положению…, я начинаю понимать, что натворил будучи депутатом, разорвав своими действиями психиатрию на маленькие кусочки…, а вот сейчас… Таково возмездие!..

— Но вы же еще не осуждены…

— Здесь не чужой суд, будет он или не будет…, а свой собственный, уже состоявшийся, не выносим. Вы, наверное, хотите мне помочь, но не знаете, что это не возможно!.. Ааа…, сильные мира…, я могу доверять только одному человеку… — Сергею Петровичу, моему советнику, мы, конечно, с ним немного не ладили последнее время…, но у меня есть основания… Вы меня понимаете?… — Где-то в глубинах своей интуиции, Алексей почувствовал, что человек с такими же именем и отечеством, говорящий с ним недавно, именно тот, о котором только упомянул его подопечный. Неприятное ощущение, постигло его, пробив уже ставшей приличной броней циничность, которую Игнатьев не снимал даже на ночь во сне.

Ничего удивительного, ведь даже он, человек прошедший службу в отряде специального назначения, проливавшего кровь не только воинов и мужчин, но и всех, кто был поставлен приказом начальства под его ствол, службу в органах, прокуратуре, а теперь на ниве адвокатской, так и не научился смотреть на предательство сквозь призму равнодушия.

С легкой улыбкой досады и сожаления, взглянул он на, совершенно постаревшего на десяток лет за последние несколько месяцев, Буслаева:

— Я понимаю…, надеюсь, что понимаю…, но вот вам моя рука…, я так понял, что второй вам подать не кому, а потому обопритесь на нее, и давайте вместе пройдем, предназначенный вам путь. Если суждено ему пролечь сквозь судилище, я буду рядом и обещаю, не предам и не подставлю… — Большего адвокат сказать не мог, подписав подписку о неразглашении, да, наверное, и не стоило, на что несчастный, не веря сожалению, блеснувшему в глазах собеседника, но все же обрадовавшись ему, проникновенно и доверительно ответил:

— Да, я понимаю, что это нужно, хотя не могу взять в толк зачем…, но предпочел бы смерть прямо сейчас — другого большего желания в дальнейшей моей жизни больше не будет. И вот еще что…, кажется я был богат, но сейчас совершенно не понимаю, что я могу, чем обладаю… Вот это было бы полезно узнать, я бы хотел помочь чем-то исследованиям, да и вам платить нужно, ну и, наверное, предвидятся иные расходы…