Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Твой муж ограничивает любимую женщину…, как-то это не верно…

— А…, главное, что бы в сексе не ограничивал…, Ой! Извините! Язык часто вперед разума поспевает… Ладно больше не буду, а то, что-то это мороженное больше не лезет…, если только минут через пятнадцать… Захар Ильич, ааа…, вот это вот «после двух килограмм» — это на следующее посещение ресторана не распространяется? Шучу…

— Да какие тут уже шутки, хочешь с собой «завернут»…

— Умеете вы угодить женщине! Прощай стройное попушко…

— Что, простите?

— А! Завтра на пол часа больше побегаю… Ну и чем же мы на сей раз будем заниматься? Неужели снова контрольное исследование с теми же четырьмя несчастными?

— С пятью! И особенное внимание нужно будет обратить на новенького…

— Что…, растет число сторонников «реактивного психоза»?…

— Действительно растет, причем захватывает уже и власть имущих…

— Неужели вы о Буслаеве? Туда ему и дорога! Заколоть его до слюны с блевотиной за все, что он сделал с вами, психиатрией и вообще с медициной, это ж надо, даже академика Лысенко, этого сталинского прихлибателя перепедрилил!

— Что сделал?

— Вот и поинтересуемся, разрешите мне с ним поработать, ну очееень прошу…

— Конечно, работай сколько влезет — вот пообещаешь мне не навредить ему иии…

— Иии… эх, что не сделаешь ради дела…

Кирилл Самуилович уже несколько месяцев находился под домашним арестом, судьбу его никак не могли решить. Следователь изредка приезжал в его резиденцию — тот самый небольшой замок, от куда они с советником отправились на вертолете в «Озерный край». Несколько раз наведывались, знакомые чиновники высокого ранга, «силовики», деятели других министерств и ведомств. Отказа ни в чем не было, желания выполнялись любые, ограничение же было только в передвижениях — он не мог пересечь, определенный ему рубеж в два этажа с внутренним двориком, запрещено даже было выглядывать в окна, выходящие во внешнюю сторону, кишащую репортерами и папарацци.

Иногда его «этапировали» ради обследований в клиники не дольше, чем на день, постоянно с ним был, выделенный специально для этого, психотерапевт, не вызывавший у заключенного ни доверия, ни желания с ним общаться, что можно поставить в вину врачу, а можно и отнести к неадекватности Буслаева, не желающего признавать себя ни виновным, ни справедливо ограниченным в действиях, отлученного от работы, подвергаемого такому неслыханному насилию.

Кирилл Самуилович не желал слышать ничего о смерти жены и детей, не признавая ни этого, ни своего участия, искренне не понимая причины, по которой вообще был поставлен вопрос о его участи. Разумеется, Буслаев не молчал, высказывался жестко и пространно по каждому поводу, цепляя каждого, кто не поддерживал, он не стесняясь, хаял и ругал всех, имевших отношение к его сегодняшнему положению, не сдерживаясь высказывался и о своем бывшем советнике, обвиняя именно его во всем, пытался давать распоряжения, требовал подчинения от тех, кто, когда-то находился в таковом, позволял себе критиковать, впрочем, довольно обоснованно «Первого», от которого зависела его дальнейшая судьба.

Настало время, когда врач пришел к выводу о необходимости приема более сильных успокаивающих средств и депрессантов. Таблетки одна за другой отправлялись в унитаз, затем вылавливались в канализации, ответственными, за контролем над ней, лицами, с соответственными выводами.

Вот в таком состоянии к нему и пожаловала министр здравоохранения, которую он не преминул обложить ругательствами разного порядка, а когда увидел входящего следом Лагидзе и вовсе взорвался, что последнему было совершенно безразлично, но многое сказало о состоянии несчастного. Когда, пока еще депутат, успокоился, министр осведомила о принятом «на верху» решении изучить его ситуацию в купе с другими примерами таких же трагедий, собранной Лагидзе группой, уже занимавшейся контрольным исследованием.

Сам Лагидзе молчал и с безучастным выражением лица, наблюдал с удобного дивана, расположенного в глубине комнаты на реакциями обоих.

Захар Ильич не мог сейчас сказать, кто из этих двоих больше интересовал его, как врача — на лицо были отклонения у обоих, но благодаря пониманию нахождения при власти министра, решил все внимание отдать даме. С каждым новым моментом, он поражался — кто мог доверить такой ответственный пост такому мало того, что закомплексованному, так еще подверженному маниям, человеку: «Может быть, в этом лежит основа ответа на действия ее и других соратников — обладая такими отклонениями и изъянами в психике не возможно не понимать, что настоящий психиатр не может их не видеть, что порождало страх, рано или поздно подпасть под его пристальный взгляд. Ну не нахожу я другого разумного объяснения всем этим сокращениям, закрытиям клиник, интернатов, институтов, сокращения финансирования, уничтожения проектов исследования…, а! О чем я?! Как можно даже пытаться понять этих людей с точки зрения разума!».