Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Душа:

— Нет! Не привыкнуть мне было с тяжестью таких грехов предстоять пред Богом. Вторично, на девятый день, поклонилась я Ему, и была отправлена в более соответствующее для меня место, где мои мучения в рыдании сопровождались муками и скрежетом зубов других несчастных. В ужасе носилась я тридцать дней, трепеща своей будущей приближающейся участи, предвещая самой себе вечное пребывание здесь — дела мои сами осуждали, страсти и неугасимая жажда их удовлетворения пиговаривали к неизбежному, во мне самой не было и тени оправдания, ибо лживое человеческое не совместимо с духовным небесным!

Ангел:

— Мы созданы для служения Отцу Нашему Небесному, любую волю исполняем молниеносно и точно, не допуская недочетов, как и влияния собственной воли, хотя и волей, и свободой обладаем. Пропадает восторг с «уст» наших при виде мучений тех, кто мог стать нам братьями, но выбрал иную, непонятную для нас участь. И ведь не понятна она и для них самих, ужасна настолько, что проклятия в свой земной адрес наиболее частое выражение их чувственности, в то время, как в Высях великую славу воспевают Богу… Душа, скользящая в эти тридцать дней с нами над адскими волнами отчаяния вечных страстей, имеет возможность убедиться в самых страшных последствиях своей свободы прежней жизни, о чем вопияла всегда гонимая Церковь Христова, здесь именно мятущийся в смятении дух человека, не переставая, задает себе вопрос: «Как можно было не поверить в такое очевидное, забывая о своей кончине или думая о ней, как тупом конце?». Поддерживаем мы те души, что при своем неверии, оставались добрыми, и не зная заповедей были близки к ним, о таких и перед Богом ходатайствуем, ибо и это подвиг добродетели и эта стезя может оказаться спасительной.

Не может удержаться душа не раскаявшегося человека от истерического возгласа, присоединяясь к стонущим в отчаянных попытках преодолеть стремление своих пороков в недра дьявольского отчаяния неизбежности бесконечного мучения. Души видят свою вероятную участь, теперь понимая, что какая-то, уже забвенная их памятью, слабость пред грехом, втянувшая в губительный круговорот порока, крупинкой во времени решила ее участь в Вечности. Если раскаяние и следующее далее покаяние — это небывалые скорбь и стенания эмоций великана совести в лилипуте стыда, уничижающие гордыню и эгоизм, что радует Царство Небесное своей своевременностью, то происходящее в эти тридцать дней, сильнее печали еврейского народа, осознавшего вдруг, что все выведенные из Египта евреи должны погибнуть в пустыни, поскольку не достойны большего оказались. Я, «Встречный Ангел», помню ту однообразность обреченности в последних мыслях этих людей, хотя и не понимающих еще до своей кончины свою вину, винящих Господа с своих мытарствах, при Его настоящем ежедневном милосердии, но тогда им могло еще помочь раскаяние, которое и случалось в некоторых. Увы, уже освободившиеся от плоти души, лишены этой последней возможности, и понимая это, ежемоментно страшатся потерять в нас опору своей бестелесности и незвернуться вниз в самую гущу вечных страданий, куда уже ни раз их тянули слуги тьмы, от которых мы времени и обороняем.

Душа:

— В самых мутных предчувствиях, хотя и с ясностью своей вины — надежда и здесь не покидает многие, на сороковой день, предстоит душа пред Богом на Частном суде, так называемом промежуточном, определяющем ее участь до Страшного суда. Мутность порождает отчаяние и чувствование греховности и нераскаянности, по спектру этой нечистоты можно понять, куда будет послана она. Что я только не делала, разрывая себя изнутри скорбью и страхом, не было никого из душ праведников, кто бы ни обратил на меня внимания, выражая своею многоокой многомудростью поддержку суду праведному, который я проводила сама над собой, вынеся вердикт, поддержанный Тем, Кому поют славу в Вышних. О как я в эту минуту жаждала молитв о своем спасении, хоть от кого-то из оставшихся на земле! Но не почувствовав ни одной, вкусила обреченность! Что временная обреченность на земле по сравнению с обреченность пред Вечностью?! Пух, развевающийся определенным сроком часов и минут, делимый на все чувства человеческого спектра восприятия. На что бы не был обречен человек в краткой той жизни, пока живет, он может спастись, но настолько захвачен эгоизмом, гордыней, тщеславием, что в редкие моменты просветвления покрывается кровяным потом отчаяния, припадком ненависти к своей слабости, жалостью к себе, ища надежду на что угодно, только не на Бога — о как ты нищ духом и глуп, человек! Как же просто тебя убедить в том, что имя твое звучит гордо, а Господь — опиум, лишь отвлекающий от действительности! Не видя своих желаний, ты спешишь их исполнить в своей полноте, ни разу не подвергнув сомнению авторитетность своего разума, ты повинуешься ему, не зная, как выглядит страх Божий, ты стремишься предпринять все, чтобы избежать причины его, но ты настолько ограничен в чувствительности, что влияющую на тебя, в тебе же самом обитающую бесконечную любовь Бога — твоего Создателя не в состоянии ощутить, требуя доказательство Его существования. Зачем тебе в очевидном доказательства, когда в предполагаемом ты все принимаешь на веру. Как бы мне хотелось об этом кричать тем, кто еще может спастись, но по себе понимаю — никто и не услышит!