Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

«Гомер» же, находясь с самого утра в полуобморочном состоянии, почти в бессилии, был спущен санитарами на складной каталке к специальной машине амбулатории, в кабину которой сели огромных размеров спецназовец справа от водителя, сам водитель, санитар же, один из выносивших пациента, расположился отдельно от всех, рядом с Кириллом Самуиловичем непосредственно в кунге.

Буслаев, вряд ли хорошо понимал, что происходит с ним, в его разуме происходила осознание своих обновленных внутреннего мира и личности. Нечто похожее на галлюцинации, как последствия сильно отравления, мешали этому процессу, они до сих пор возвращались, не желая расставаться.

Не то, что бы организм его был полностью отравлен, но подвергнутый воздействию сильнодействующих натуральных препаратов, вряд ли мог восстановиться, к тому это не требовалось, поэтому все происходящее в нем, было направлено на поддержание в состоянии жизни.

Работа мозга не могла в своей не присущей нормальному человеку скорости и объеме, не вызвать отрицательную реакцию жизненных функций, все его естество пыталось изо всех адаптироваться к произошедшим изменениям, при которых никто из современных людей не способен прожить достаточно долго. Вопрос, на самом деле, состоял не в том останется он «овощем» или, а сколько еще физически просуществует…

Машина в сопровождении двух автомобилей охраны и разинутых ртов зевак — пациентов клиники, двинулась в открытые ворота, ровно в этот момент, санитар, сидевший рядом с «Гомером» с глубоко надвинутой на глаза белой шапочкой, вынул из кармана металлическую коробочку, открыл ее, достал странно запаянную ампулку, сломал стеклянную головку, достал от туда же тоненький инсулиновый шприц, вооружил его иглой, набрал жидкость, затем, убрав ампулку вместе с отломанной частью, достал из коробочки другую, почти пустую, с каким-то порошком на дне, отломал головку у неё и выжил из шприца жидкость только втянутую в него. Ему пришлось подождать с минуту, потом взболтать, подождать еще немного, глядя на свет, пока она не приняла янтарный цвет, после чего втянуть с помощью поршня шприца готовую инъекцию в емкость. Осталось дождаться остановки, что бы ввести содержимое в приемник «бабочки», как называют медики часть катетера, для капельницы, вставляемый один раз на несколько дней, дабы не промазать в тоненькое отверстие.

Но сейчас его волновало не это, а каким образом он покинет этот автомобиль не замеченным, притом, что окружен охраной со всех сторон, а даже оружием не обладает.

Этот человек много повидал в своей жизни, не очень-то ее ценил, был предан до безумия своему начальнику лично, хотя и знал, что используется, как простой механизм, сломавшись который не останется даже в памяти, как любое, даже самое малое воспоминание.

Эмоции его не были слабым место, можно даже сказать, что он разучился, хоть как-то реагировать, давно не произносил за раз больше двух слов, ничего из происходящего в окружающее среде его не интересовало, он ничего не искал, не развлекался, презирал зависимость от удовольствий и наслаждений, не пил, не курил, не употреблял наркотики, просто существовал машиной для, безразлично каких, поручений.

Хотя одна слабость у него была — этот «нечеловечный» человек был увлечен чтением! Он безумно с упоением поглощал любые попадавшиеся на его пути книги по всемирной истории. Странным был этой интерес, поскольку изучая историю людей, он испытывал к ним неприязнь, и буквально лютую ненависть к сегодняшнему, совершенно измененному, миру, в тоже время умудряясь любить тот прежний, несущий признаки и запахи первозданности, описываемые в этих книгах.

Людей он просто не уважал, большинство не замечал и считал лишними, вредными, паразитическими существующими, в чем ошибки, в сущности не было, и причиной были те самые изменения, что претерпел мир из за этих существ, а может быть в том, что в сегодняшнем он не смог найти себе достоянного места, предполагая, что в первобытной красоте, простоте и целесообразности ему самое место.

Тебе, читатель судить об этом человеке, но я бы заметил еще, что по-настоящему он не был самим злом, просто никто, никогда не показал ему светлую строну, не просил сделать доброе дело, никогда не поступал по отношению к нему добродетельно — во зле он жил, начиная с детского интерната, и единственно, кто обратился к ему, не что бы ударить или унизить, а попросил помочь, был тот самый человек, которого многие звали Сергеем Петровичем. Он стал ему и семьей, и ее главой с тех пор, как он сам себя помнил.