Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Сидя в специально отведенной для ожидания этапа камере, Кирилл Самуилович почувствовал особую над собой опеку, что выразилось в наплывшем спокойствии и приливе сил. Приняв это за подъем настроения, случившемуся благодаря пониманию в скором времени оказаться в центре, но задремал, читая про себя молитовку.

В полусонном состоянии, погрузился он в автозак, и находясь в одиночестве отправился от СИЗО, с трудом отрываясь от него угасающими во сне мыслями. Вряд ли он смог осознать, сколько продлился путь, не понял он и куда доставил его спецтранспорт, только предчувствие и что-то неопределенное, что он еще не научился контролировать, давали ему понять, о несоответствии происходящего с ожиданиями.

Остановившаяся, после въезда в незнакомый двор, машина впустила внутрь салона отчетливый запах чужого страха и ожидаемого зла. Такого не было в центре, где работали Лагидзе и Шерстобитова. Не придав этому значение, ведь судя по звукам это явно не была тюрьма. Он услышал голоса, и уже зная, как говорят стражи этих ужасных мест, понял, что это не они, хотя и звуки, издаваемые двумя мужчинами и одной женщиной, совершенно не знакомыми, не внушали большой радости.

Неожиданно все стихло, и «Гомер» получил возможность вслушиваться, впитывая каждую вибрацию воздуха, составляя из них картину окружающей среды, слепец постепенно понимал, что находится не в городе, а за его окраиной. Эмоциональное дыхание заведения, хоть и не принявшего его еще в свою утробу, было переполнено признаками страданий, что навязывало чувство, не принадлежащее ему, но говорящее о муках умирающих людей, причем умирающих не столько телом, сколько душой. Вот это зацепило, заставило усилено молится, вспомнить, что смирение есть самый мощный щит в таких ситуациях, а Господь Сам отвечает на все вопросы, дабы заботящийся об ответах не имел ошибок.

Из тишины необъяснимо вырвалось лязганье металлического ключа в замочной скважине, Буслаев, словно видел дальше происходящее со стороны, стараясь повиноваться, не прерывая молитву. Открылась дверца в отсек, занимаемый им, его подхватили, небрежно вырвав из низкого помещения, и не позволяя касаться ногами пола передали сквозь проем двери автокунга, где его приняли четыре настолько сильные руки, что и пытаясь опереться о землю, он не находил ее опоры, зато чувствуя поток воздуха, рецепторами собственного лица, скорее всего, от большой скорости передвижения.

Через мгновение он оказался на стуле, почувствовав локтем стол совсем рядом. Выпрямившись, понял, что сидит не на стуле, а на табурете, припертый с одной стороны столешницей с двух других стенами. Предпочтя оставить интуитивно руки под столом, он оставил над ним только грудь и голову. Именно сейчас бывший депутат почувствовал себя беззащитным настолько, насколько привык видеть вокруг себя, когда-то рядовых граждан.

Кровь бросилась к голове, пот выступил на лбу, совесть улыбнулась, довольная пришедшему новому раскаянию, но мир, как часто это бывает, все решил перевернуть:

— Щас и саться, и сраться начнешь, так что не зря ты до испарины перепугался!.. — Послышалось от куда-то, словно из-за закрытой двери, что было сложно и по суть, и по отдаленности принять на свой счет. Он промолчал и даже не шелохнулся. Слух напрягся и уловил совершенно тихий шепот. Скорее, не слыша ни слова, опираясь на интонации, Кирилл понял, что люди за дверью о чем-то договариваются, причем в отношении именно его персоны.

Как только он захотел наложить на себя крестное знамение и начал поднимать руку, послышался звук открывающееся двери, затем какие-то быстро приближающиеся звуки. Поднявшаяся ко лбу рука, как будто специально сыграла роль блока, защитившего его от тяжелого удара упругим резиновым предметом. Что-то хрустнуло, последним из запомнившегося оказались собственные слова: «Господи помилуй!»…

Страшная жажда, бесконечное ощущение неподъемной тяжести своего тела, не раскрывающиеся глаза, будто их завалило тонной песка, виски, ощущающие сжимание в тисках, непрекращающееся страстное желание смерти, боль во всем теле, пробивающаяся, сквозь всеобщую тошноту и одновременно чрезмерно повышенный тонус во всех мышцах.

Испуг и одновременный ужас сковал его от невозможности дышать, не то, что бы не чем было — он забыл, как это делать, предпринимая разные попытки, напрягая попеременно все мускулы, отчаиваясь и задыхаясь, «Гомер» силился раскрыть хотя бы глаза, но неожиданно ощутил, что веки и так раскрыты, тогда испугавшись мысли о своей слепоте, он закричал, то есть подумал, что издал крик, на деле только прошипел пересохшей глоткой.