Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Видно… И это возмущает, потому что, глядя на вас мне стало очевидно мое…, иии…, и я понимаю, что хотя тоже верую, но не чувствую такого же…, и теперь, мне кажется, что моя вера и не вера вовсе, а попытка в чем-то себя убедить.

— Господь сам приходит, то есть открывается…, но лишь тому, кто к Нему поворачивается, открывает ему двери своего сердца…, рядом с остальными Он просто стоит в ожидании…

— И как же быть…

— Это нужно у других спрашивать… Яяя…, вы же знаете, кто я… от куда мне знать… Я многое начал понимать, но не могу пока даже слов подходящих найти…, но знаю, что должен многое объяснить…

— Отдыхайте, Кирилл Самуилович…

— Хотелось бы успеть все… С чего мы начнем?

— Ну это просто — пройдете экспертизу — даже не заметите…

— А исследования, о которых…

— Это только после возможно будет — сейчас вы под юрисдикцией суда, а вот, когда попадете, даст Бог, под нашу…

Месяц пролетел в совершенном спокойствии, без событий, которые стоило бы упомянуть, ровным счетом ничего не происходило, кроме скучной череды вопросов и ответов, тестов, заданий, принятия пищи, сна и многих, почти бесконечных, молитв, которые он ждал, от которых оторваться не мог. Настал день, когда Марина Никитична, объявив об окончании проведения обследований, пришла попрощаться, с надеждой передав от Лагидзе просьбу не задерживаться после суда, а сразу возвращаться уже настоящим пациентом…

Утром следующего дня та же машина увезла Буслаева в направлении СИЗО, и к обеду он «поднялся» в камеру к обрадовавшимся бывшим сокамерникам.

Будто ничего не менялось все эти дни, немного досаждало, вернувшееся одновременно с местом ощущение некоторого беспокойства, бывшее некогда, перед заседанием рассмотрения кассационной жалобы, что быстро заменилось мыслями о новом суде. По-разному говорили о пересмотре приговоров, часто случалось и ухудшение положения — срок, обманув ожидания, мог и увеличиться.

Признаться, Кирилл не знал, что для него лучше, все, что он желал — это спокойствия и забвения. Прекрасным казалось существование, в какой-нибудь заброшенной келейке с минимум пищи и еще меньшим количеством соседей. Иногда приходили к нему мысли о прежней жизни, как-то вспоминался домик в Италии, в купе с теми временами, когда он чувствовал свое счастье в полуметре, с уверенностью того, что все зависит только от него. Именно от этого момента, как ему мнилось, начался отсчет к другому дню, окончившемуся страшной трагедией…

Вспоминая ступени последующего пути, он говорил сам себе: «Меня ожидает последняя, но что же дальше…, а дальше Господь управит… Я чувствую, что нужен этим врачам — пусть возьмут все необходимое… А вот потом, нужно подумать, что я могу давать сам…, ведь не для влачения жалкого существования калеки мне дан этот шанс!»…

В сущности в жизни «Гомера» ничего не происходило, каждый день казался обыденным, иногда прошедшим без пользы, хотя молитва уже делает существование человека полезным и наполненным, имеющим начало в сердце, а почтальоном этого молитвенного обращения к Создателю — покаяние.

Сначала было ожидание, тень его никогда не покидала теперь Буслаева. Всегда находясь в этом состоянии, он заново переживал важные для него моменты, чтобы не забыть, кем был, кем стал, ради чего собрался жить. Мешала, если можно так сказать, только неопределенность, разъединявшая его волю и потенциал с возможностями их воплотить в исследовании, которого он и ждал с нетерпением.

Не станем отвлекаться на краткий суд, прошедший тремя спокойными и ожидаемыми заседаниями, сообщив главное — приговором Буслаеву заменили реальный срок на принужденное лечение в течении двух лет с дальнейшим обязательным надзором у психиатра. Игнатьев, посетил двумя днями позже, обрисовал вполне ожидаемую картину предстоящего, обещав этап в течении полумесяца, и свое личное сопровождение до места назначении, коем будет на первом этапе, центр, пока еще номинально возглавляемый Лагидзе…

Ровно, через две недели после такой грандиозной перемены, настал день, когда его «заказали на этап», как говорят арестанты, хотя и не всегда в этом в этом уверены. Коридорный просто сказал «собирайтесь с вещами», что могло значить и переезд в другую камеру. Первое ощущения всегда верное и он понял — это то, что он ждал! Сокамерники помогли, нагрузив его продуктами, сигаретами, хотя он не курил, вещами, некоторые из которых были велики, со словами: «В монастыре все пригодится», на прощание обнялись, пообещав найти его и помогать всем, чем смогут.